Прокаженные

"В Москву бы поехать, людей повидать, познакомиться с новостями", — это была давнишняя мечта доктора Туркеева. "Хорошо бы, да некогда, — думал он, — в город едешь, и то сердце неспокойно, обязательно выйдет какая-нибудь ерунда: то с больными напутают, то зарежут дойную корову, когда растительных продуктов девать некуда, и притом эта девушка, — вспомнил он Веру Максимовну. — Нет, в Москву нельзя. Когда-нибудь потом…"

А кони дружно мчали экипаж, отбрасывая комья грязи, и было слышно, как у Серого звучно екала селезенка. Против него, подняв воротник и пряча лицо от дождя, сидел Маринов, ехавший в город за какими-то материалами для своих мастерских.

Туркеев не замечал мелкого дождя и капель, пробирающихся за воротник.

Он был в прекрасном настроении. В текущем году лепрозорий заканчивал свою работу с богатыми показателями: семь выздоровевших!

Такого успеха Туркеев сам не ожидал. Сейчас он посмеивался над нелепой, с его точки зрения, прошлогодней бумажкой, полученной от райздрава, в которой ему предлагалось дать определенный процент выздоравливающих. Он ожидал, что и Маринов посмеется по этому поводу. Но тот молчал, ибо держался другого мнения: процентные показатели, даже в практике лечения прокаженных, зависят от степени энергии людей.

Было уже темно, когда Туркеев, доставив Маринова к зданию городского Совета, подъехал к своей квартире. Отпустив лошадей, он открыл калитку и, пройдя во двор, толкнул дверь черного хода. Войдя в кухню, он неторопливо снял плащ, отряхнул шапку, отдал домработнице пальто.

Во время чая между ним и женой снова возник неприятный и угнетающий разговор, одинаково волнующий как Сергея Павловича, так и Антонину Михайловну. Этот вечный вопрос, в котором они не могли прийти ни к какому соглашению, возникал между супругами каждый раз, как только доктор Туркеев приезжал из лепрозория. В глубине души он надеялся сегодня, впрочем, как и во все предшествующие приезды, что Антонина Михайловна промолчит. Но она встретила его безразлично, не обрадовалась, была какая-то скучная, утомленная.

Разливая чай, сказала:

- Вчера видела Капитолину Семеновну, спрашивала о тебе, кланялась…

- Спасибо, — уронил Туркеев и почувствовал, что Антонина Михайловна неспроста упомянула имя жены одного популярного врача.

- Из Крыма вернулись, — продолжала Антонина Михайловна, — три месяца пробыли…

- Ну и пусть, — буркнул Сергей Павлович, — очень рад. Значит, есть деньги…

- Еще бы, — оживилась Антонина Михайловна, — у него ведь такая практика… Хвалилась, будто купили мягкую мебель, а как она одевается!..

- Ну, конечно! — усмехнулся Туркеев. — У венерологов всегда была хорошая практика.

- При чем тут венерологи! — как бы обидевшись, сказала она. — Не только у венерологов, возьми других, все живут и все ездят в Крым, и для этого вовсе нет нужды разлучаться с семьей, работать в каком-то лепрозории… Только ты один…

- Разумеется, — нахмурился Сергей Павлович, — я только и думаю о том, как бы отделаться от тебя, от Машеньки…

Она вдруг сжала губы, взглянула на него темным, беспокойным взглядом.

- Это не так смешно, как ты думаешь, — сказала Антонина Михайловна, — а мне уже надоела такая жизнь… Я не могу больше и хочу решить вопрос окончательно.

- Опять окончательно! — воскликнул Туркеев.

- Да, я хочу наконец услышать от тебя что-нибудь одно — да или нет…

Мне надоело, я не могу больше… Ты обязан мне сказать: да или нет. Слышишь?

- Слышу, но ведь я тебе уже тысячу раз говорил и снова повторяю — нет.

Наступило долгое молчание.

- И как только ты не можешь понять, — наконец обиженно заговорила она, — ведь такая жизнь для меня невыносима! Я больше не могу. Тебе, может быть, это нравится, ты счастлив, а я жить так больше не в силах. Скоро весь город начнет меня опасаться. Уже сейчас обо мне говорят: "жена прокаженного врача". Ну, поди разубеди всех, что проказа — не проказа, а одно сплошное наслаждение… Докажи им, что прокаженные — самые прелестные, самые приятные люди в мире! Поди, поди, докажи им всем. — Она задумалась на минуту, тяжело вздохнула. — Я в дом не могу никого пригласить. Все опасаются, а если кто придет, так, увидя тебя, убегают, как от чумы. Так дальше я не могу! Ведь работают же другие врачи? Превосходов, Лихачев, Сабанин — все, только ты один!.. — воскликнула она и вдруг, закрыв лицо руками, глухо зарыдала.

"Так, так, — подумал Сергей Павлович. — Впрочем, ей ведь уже тридцать четыре года".

Ему стало жалко жену, потому что жизнь ее идет уже не "на гору", а "под гору" и что ей хочется жить не так, как сейчас. Но ведь все это так просто уладить! Ведь сколько раз он предлагал ей переехать туда, в лепрозорий, и всегда получал категорический отказ.

Опустив голову, он вспоминал тот душный, июльский вечер, когда Антонина Михайловна, стройная и восторженная, в белом подвенечном платье стояла рядом с ним в церкви.

"Вот и шестнадцать лет пролетели — и не увидели, как пролетели", — подумал он и подошел к ней.

- Ну, перестань, — сказал он мягко, — Надо же быть выше этого…