Прокаженные. История лепрозория

Тогда он бросился бежать к своему бараку, размахивая узелками. Он бежал быстро, опустив голову, поднимая пыль, и, вбежав в сени, остановился на пороге, словно ударившись грудью о невидимую стену. Дверь комнаты была закрыта… Он взялся за ручку, подумал, прислушался и с силой нажал. В комнате была тишина давно покинутого жилья. Мавруши не было. Тогда он обернулся и увидел позади себя Протасова и Петю.

Протасов сказал:

– Ты обожди, Ахмед, обожди… Не торопись… Давай сядем. Вот так.

Протасов долго и мучительно подбирал слова, потом сказал:

– Видишь ли у твоей жены теперь другой дом.

– Другой? – обрадовался Ахмед. – Почему другой? Зачем доктор послал ее в другой дом?

– Дом твоей Маврушки теперь – на кладбище, – мрачно добавил Петя.

– На кладбище? Какой кладбище? Зачем кладбище?

– Не бегал бы, – уронил Петя.

– Видишь ли, – сказал Протасов, – три недели тому назад, твою Маврушку похоронили. Пойдем, сведу тебя на могилу.

Ахмед с мучительным вниманием прислушивался к тому, что говорил Протасов.

– Она – там, на кладбище? – спросил он и, оглянувшись, заметил: в комнате начинают собираться люди.

Он не слышал того, что говорили они ему, он знал только одно: его Маврушки больше нет. Зачем аллах создал смерть? Он тихо прошел за Протасовым сквозь толпу. Протасов повел его на кладбище. Когда они подошли к могиле, Ахмед упал на свежую насыпь, обхватил крест руками и завыл долгим, протяжным воем, и в этом вое слышал Протасов слова чужого, непонятного языка, чужую речь, в которой понимал только один смысл – человеческое страдание, и одно слово – «Марушка».

– Ну, брось, не надо… Что же теперь делать. Не устерег… Всеми нами аллах владеет… Всеми… Что ж надрываться…

Вдруг Ахмед умолк. Он поднял голову. Он что-то вспомнил и встал.

– Его арестовали? – спросил он.

– Кого? – удивился Протасов.

– Который убил.

– А кто убил?

– Терентьев.

Протасов промолчал, и Ахмед понял смысл этого молчания. Не взглянув ни на кого, он быстро, почти бегом, пошел туда, где жил Капитон. Он вошел в его комнату осторожно, как собака на охоте. За ним следовали Протасов и Петя.

Около барака, где жил Терентьев, столпились люди.

Терентьев сидел и ел борщ. Внешне он оставался как будто спокойным. Но от Протасова не ускользнуло, как изуродованное лицо его внезапно позеленело.

Мельком взглянув на Ахмеда, он продолжал обедать.

– Ты убил ее? – тихо сказал Ахмед. – За что ты убил мою Марушку?

Тогда Терентьев поднялся и отошел от стола, вытирая рукавом губы, запачканные жирным борщом.

– Врешь, басурманин, это – ты… Весь поселок говорит, что ты, – сказал он.

– Я? – сказал Ахмед и на мгновение умолк, пораженный столь неожиданным подозрением. Потом подошел вплотную к Терентьеву и продолжал:

– Нет, ты мне скажи, за что ты убил ее? Ты убил – я знаю… знаю… ты меня не обманешь. Что она сделала тебе, моя Марушка? А?

И вдруг завыл тем же воем, каким выл на могиле, и начал приговаривать те же непонятные слова. Потом умолк и снова начал допрос. В допросе не было ни злобы, ни вражды, а только – тоска, только – отчаяние. Терентьев опустил голову, и в том, что он опустил голову, был знак его признания. Тогда Ахмед побежал на здоровый двор, к доктору Туркееву. Еще из окна тот увидел бегущего Ахмеда и вышел к нему навстречу. Увидев его, Ахмед закричал:

– Тохтур! Тохтур! Он убил моя бедная Марушка, ей-бох… его арестовай надо.

Туркеев откинул назад жидкие волосы и протер очки.

– Так… так, – забормотал он, – но, может быть, ты ошибаешься? – спросил он.

– Нет, он – Терентьев, я знаю, моя голова режь – он!

В глубине души Туркеев был рад, что убийца найден. Человек, уважающий законность, был удовлетворен. Но другой, сидевший в нем, заведующий лепрозорием, выражал неудовольствие. Заведующий лепрозорием не знал, что ему надо делать с убийцей.

– Все это так… я не возражаю, но прежде всего ясность: что прикажете мне делать с ним? – спросил он непонимающего Ахмеда. – Вам хорошо, батенька, а мне-то как? Впрочем, пойдем, посмотрим на этого разбойника.

Терентьев, охраняемый Протасовым и Петей, доедал котлеты, когда в барак вошел доктор в сопровождении Ахмеда. Терентьев встал.

– Что ж ты, батенька мой, наделал? Что ж это такое? Как это, батенька мой, ты дошел до этого?

Терентьев не отвечал. Туркеев опустился на скамью и принялся протирать очки. В его лице не было ни гнева, ни строгости, а только – усталость и недоумение.

– Каким же образом ты сделал это? Все-таки ты расскажи нам, за что ты задушил ее? Ведь у нас таких событий никогда не было. Ведь ты подумай только – какое пятно ты положил на лепрозорий. Всех больных опозорил.

Терентьев стоял, опустив голову. Туркеев выжидающе смотрел на него.

Потом вздохнул.

– Ну, скажи что-нибудь, неужели тебе нечего сказать?

– Виноват, доктор… Так вышло…

– Так вышло? – вдруг вскипел Туркеев. – Как же это «так вышло»? Как это людей убивать у тебя выходит?

Он сокрушенно поднялся и вышел, отдав распоряжение – оставить, на всякий случай, охрану. Но и без этого распоряжения прокаженные уже караулили Терентьева.