Прокаженный

Жилистый и чернявый начальник процесса, пожелание шефа уловив на лету, мгновенно хвостатую нарушительницу из чана тестомеса изгнал и, утерев пальцы о белый когда-то передник, прокартавил решительно:

— Крыс травить все равно придется, — и указал на стоящий на подоконнике приличных размеров мешочек, украшенный яркой, кричащей надписью: «Осторожно! Яд».

Не вступая в неприятный разговор, Владимир Иосифович глянул в холодильную камеру и, шмякнув замороженную пельменину об пол, довольно крякнул и дал команду «фас».

Сейчас же бывшая завотделением Софа начала продукцию фасовать в картонные коробочки с гордой надписью: «Пельмени русские высшей пробы», а с Фридманом вдруг произошло что-то странное: лысая голова его закружилась, при этом сильно затошнило, и в первое мгновение он решил, что это дает о себе знать перенесенный после докторской защиты инфаркт. Однако вскоре полегчало, и его обычно добродушная толстая харя вдруг перекосилась от бешенства, а самого Владимира Иосифовича буквально затрясло он неудержимой ненависти к твари поганой, называемой человеком. Он вдруг ощутил себя маленьким, беззащитным пузаном в огромном враждебном мире, его объял неудержимый страх, и ощущение это было так ужасно, что он еле удержался, чтоб не закричать.

Не понимая, что с ним, он попытался было разобраться в причинах своих негативных эмоций, но сразу же глаза его застлало красной пеленой неудержимой злобы ко всему окружающему, и, подчинившись ей, он принялся действовать.

Воровато оглянувшись и заметив, что все наследники Израилевы заняты производством русских пельменей, он незаметно зачерпнул пригоршню из мешочка на подоконнике и щедро всыпал белый, похожий на муку порошок в приготовлявшееся тесто, потом для верности проделал то же самое с пельменным фаршем из индюка, и ноги сами собой понесли его к железнодорожному полотну. Прошагав, задыхаясь, метров пятьсот, Владимир Иосифович узрел огромный красочный транспарант, советовавший по путям не ходить, и, взяв немного вправо, через пару минут очутился на переходе над путями.

Ему вдруг очень захотелось помочиться, и не как-нибудь, а непременно на крышу электрички, и, отбросив стыд, экс-гинеколог дождался, когда внизу загрохотали колеса, и с энтузиазмом пустил струю. Он даже не успел почувствовать боли — мгновенно его тело пронзил мощный электрический заряд, выгнувшись дугой, оно задымилось, и на глаза Фридмана опустилась вязкая, непроницаемая пелена небытия.

Глава шестнадцатая

В начале следующего дня секретарша Михаила Борисовича Шоркина Любочка пребывала в расположении духа весьма посредственном. Причиной этого явился тот печальный факт, что домогавшийся ее уже давно свободный депутат Стамескин мало того, что прошлой ночью не произвел даже малейшего полового впечатления, так еще и утром подарил за любовь лишь дешевые отечественные колготки «Мечта демократки», сказав при этом незабываемое: «Мы просто созданы друг для друга». — «Нет уж, на фиг», — передернула Любочка пухлым, как сдобная булочка, плечиком и в ожидании шефа включила электрочайник: Михаил Борисович любил начинать рабочий процесс с чашечки черного, очень горячего кофе.

В этот самый момент двери открылись, пропуская в приемную самого господина Шоркина, при виде которого у секретарши глаза широко округлились и вырвался сдавленный крик ужаса. Начальник ее шел как-то странно, подволакивая обе ноги сразу и глядя при этом в одну точку, располагавшуюся где-то высоко в небе, его лицо синеватого цвета, кое-где уже покрытое зеленовато-фиолетовым налетом, было испачкано запекшейся кровью, и вместо привычного «С добрым утром, барышня» он зарычал так, что у Любочки раньше срока наступили «праздники». Остановившись перед дверью в свой кабинет и, видимо, не найдя ключа, Михаил Борисович открыл ее ударом ноги и, уронив на себя трехцветное полотнище российского флага, с грохотом плюхнулся в свое кресло и затих. В таком вот виде Шоркина и нашли сослуживцы, крайне встревоженные его отсутствием во время обеда, и, стало быть, майор не обманул — Михаил Борисович в глазах общественности действительно накрылся копытами по-геройски, как и было обещано.

Сам же Александр Степанович в это время о зомбированном работнике Смольного и думать забыл, а рулил по скверной, нечищеной дороге по направлению ко Гдову. Рано утром он уже успел по объявлению в «Рекламе-шанс» навестить «потомственную ворожею с большим опытом лечения заговором и травами», и когда та узнала, что майору надобно, то закрестилась, зашептала испуганно: «Господи, спаси и сохрани», а получив сто баксов в лапу, о Боге забыла и послала Сарычева к родичу своему, который обитался в деревне Перуновке, километрах в двадцати от Гдова. «Уж и не знаю, застанешь ли его живым, уж больно древний, а звать его дедушкой Гадом, потому как знака змеиного он», — перекрестила его целительница на прощание, не замечая, что в руке зажат портрет папы Франклина на зеленом фоне, и Сарычев попилил по направлению к Чудскому озеру.