Прохладное небо осени

– Я – слабое, ничтожное, эгоистичное существо, – жестко сказала Инесса. – Я слишком много думала о себе, и мои несчастья заслонили от меня мир.

– Господи, да что ты себя коришь? Да другой бы на твоем месте и не так бы переживал.

...Инесса поселилась у Варвары, выписавшись из больницы. Деваться ей было совершенно некуда, работы она никакой не знала, ни близких, ни дальних родственников у нее не осталось. Ею владело тупое отчаяние и безразличие к своей несчастливой судьбе. И тогда явилась Варвара – палатная сестра, которая с первого дня Инессу особо опекала – жалела ее, беспомощную, неприспособленную, такую молоденькую. Пришла и сказала, что если Инесса хочет, то может остаться в больнице санитаркой – рабочая карточка! – а жить может у нее.

У Варвары было полдома неподалеку от больницы. С улицы дом казался вместительным и добротным, внутри же Варварина половина состояла из одной комнаты, кухни и закутка в коридорчике, где Инесса после долгих споров (Варвара, конечно, хотела отдать ей свою кровать) и поселилась. И пошла работать санитаркой. Мыть полы, убирать нечистоты.

Дома у нее, в Ленинграде, – когда дом, конечно, еще имелся – полы были паркетные и в подъезде висело объявление, чтобы ни в коем случае их не мыть, а только натирать. И два раза в год являлся в квартиру полотер со своим пахучим оранжевым ведром, устраивал кавардак, сдвигая во всех комнатах мебель, – квартира от этого становилась привлекательно-незнакомой и неожиданной, – намазывал полы, а потом плясал по ним, засунув босую оранжевую ногу за ремешок щетки... Инессе лишь иногда приходилось протирать кафельный пол на кухне, ну сколько там было метров? Пятнадцать, не больше.

В больнице, на ее этаже, размещалось шесть громадных палат. Коридор. Лестница. Наверно, только безвыходное положение, трудности с кадрами заставляли больничную администрацию первые полгода терпеть такую санитарку. Пока она с грехом пополам, пыхтя и обливаясь потом – ни сноровки, ни сил у нее не было нисколько, – управлялась с одной палатой, тетя Катя с первого этажа успевала убрать свои шесть.

Грязная эта, непосильная работа выматывала, опустошала. Порой находило мучительное желание – умереть, не жить. Зачем ее выходили в этой больнице?!

Сознание, что ею делалась во время войны именно трудная, именно грязная, но необходимая работа, лишь иногда и ненадолго утешало. Госпиталь бы еще был, а то – больница, и болезни все совершенно тыловые, и больные – самые простые, заурядные, никакими геройствами не знаменитые женщины. К тому же командовали Инессой все, кому только была охота, – от врачей, сестер и больных до таких же, как она, санитарок. Житейская неприспособленность, душевная чувствительность, беззащитность молодости вовсе не у всех вызывают участие. Варвара была – одно, а та же тетя Катя, санитарка с первого этажа, – другое; она не то что по ошибке Инессин участок на лестнице не захватит своей тряпкой, а норовила хоть два, хоть три своих метра не домыть. Злая была эта тетя Катя и жестокая, понимала, как этой ленинградской девочке-неумехе трудно, но хотела, чтоб еще трудней было, хоть этим ее до себя низвести.

...Варвара стащила Инессу с топчана и объявила, что сегодня у них банный день, давно Инессе пора голову мыть, воды горячей много. И Инесса пошла, и послушно разделась, и подставила голову под струю горячей воды, которую лила на нее Варвара, а сама при этом думала, что никакие сотни квадратных метров грязных полов, никакие нечистоты – ничто ей теперь не страшно, после того что увидела. Другая мерка несчастья, другая мерка мужества оказалась у нее в руках.

Все это мгновенно пронеслось перед глазами – больница, Варвара, тетя Катя, Зинка и то, как повернул тот день, когда увидела фильм «Ленинград в борьбе», ее судьбу, ее жизнь.

Этой вот седой женщине она тоже обязана. Ленинградка, научила ее мужеству. И не одну ее, наверно.

Инесса попыталась представить, как было в этой квартире в те дни: забитые окна, железная труба под лепным потолком, стены в изморози. Укутанная во что только возможно, с тяжелыми на ослабевших ногах валенками, иссохшая, с потухшим взглядом хозяйка... Все так, наверно, но отчетливо увидеть это теперь уже нельзя – среди тепла, уюта, блеска хорошей посуды, обилия еды на столе.

– Еще хорошо, Евгений Гаврилович неподалеку, на Ленинградском фронте, служил, – сквозь мысли донеслось

– И выдумаешь же! – ласково засмеялась Варвара. – Ну что ты на себя наговариваешь?

– Я – слабое, ничтожное, эгоистичное существо, – жестко сказала Инесса. – Я слишком много думала о себе, и мои несчастья заслонили от меня мир.

– Господи, да что ты себя коришь? Да другой бы на твоем месте и не так бы переживал.