Проходящий сквозь стены

Мартен застрелил из револьвера жену, тещу, тестя — и перевел дух. Все прошло как нельзя лучше. Обе женщины упали молча, получив пулю в голову, и даже не успели удивиться. Только старик сделал резкое движение, будто пытаясь защититься, прежде чем рухнул на пол с размозженным черепом и бессмысленно задергался, а из глаз у него потекла кровь. Уже собираясь пустить четвертую пулю в лоб себе самому, Мартен замер на миг, задумчиво разглядывая распластанные по полу тела; но это зрелище оставило его настолько равнодушным, что, как он ни старался, ни ужаса, ни трепета перед содеянным не ощутил. Раскаяния или особой радости он тоже не чувствовал, и мотивы собственного преступления вдруг потеряли для него всякий смысл. Здесь, в столовой, между стульев светлого дуба, лежали три мертвеца: все как один форменные покойники — да и он, четвертый, уже скоро будет среди них. Случившееся уносилось прочь, далеко-далеко, и по пути выцветало, теряя привычные краски прежней жизни, — так что и на убийство уже не походило. Для Мартена, коснувшегося вечности, оно стало лишь крохотной точкой на бесконечной линии, по которой, казалось ему, он скользит, — хотя соседи, когда сбегутся сюда, увидят совершенно другую картину. На самом же деле то, что произошло, уже не касалось Мартена, и три трупа на полу были для него все равно что чужие.

Сознание Мартена окаменело, застыло, и ледяная, безграничная тоска словно загнала его в глухой угол. Все органы по-прежнему мягкого и теплого тела работали привычно, слаженно, но оно уже получило от разума приказ, который теперь готовилось привести в исполнение. Мартен поглубже уселся на стул, спокойно, но решительно выпрямил спину, поднял свисавшую вдоль тела руку к голове и повернул запястье. Дуло револьвера приподняло прядь волос и уперлось в правый висок под нужным углом. Палец нажал на спусковой крючок, тот сдавил тугую пружину и щелкнул, но выстрела не последовало: то ли механизм заклинило, то ли патрон оказался с дефектом. Палец тут был ни при чем, как и запястье, предплечье и все прочие суставы и мышцы, сработавшие должным образом: они выполнили приказ и расслабились, а револьвер упал на пол. Мартен понял, что выстрела не было, но это уже казалось не важным. Он зашел слишком далеко, чтоб идти на попятную, поэтому решил отныне считать себя вполне мертвым, пусть и не все формальности соблюдены.

Тем более что он и правда почувствовал, как душа покинула его тело, — было больно, хоть не совсем понятно, где именно. Как настоящий христианин Мартен решил, что его душа отправилась в ад. Сперва это его не особенно расстроило — впрочем, он вообще потерял способность огорчаться или беспокоиться. Но при взгляде на мертвецов, лежавших у его ног, подумал, что неразумно проявлять такое безразличие к собственной душе, ведь она лишь ненамного опередила временно задержавшееся тело. Мартен вспомнил, какие муки перенес на прошлой неделе в кресле дантиста, и стал всерьез опасаться за будущее своей бренной плоти.

Снизу донесся шум шагов, захлопали двери, гомон тревожных голосов заполнил лестничный пролет и добрался до столовой; Мартен подумал о судьях, преисподней и вечных муках, и звериный стон вырвался из его груди. Испуг вывел его из оцепенения, он поднял револьвер, перезарядил его и стал пробираться к выходу, переступая через тела своих жертв и бормоча «вот заразы». Ничего оскорбительного — обычная присказка. Мартен прошел через переднюю и отворил дверь, сжимая в кармане револьвер. Соседи, столпившиеся на площадке, поняли, что перед ними убийца, но вид Мартена — решительный, настороженный, грозный — привел их в замешательство. Только один вежливо осведомился, не слышал ли Мартен выстрелов и не знает ли, что стряслось.

— Не беспокойтесь, все уже в порядке, — ответил Мартен.

Он думал, что успеет уйти, пока никто не опомнился, но только сделал первый шаг, как все тот же сосед спохватился и окликнул его:

— Эй! Не так быстро! Вы, похоже, куда-то спешите?..

Мартен развернулся, вытащил револьвер из кармана и выстрелил в упор. Сосед схватился за живот и со стоном повалился на землю. Остальные расступились и вжались в стену, с испуганными глазами и пересохшим горлом. Мартен подсчитал, что заручиться их молчанием не получится — не хватит патронов, а потому загнал всех, включая умирающего, в дом и запер на ключ, приподняв в знак прощания шляпу, без малейшей иронии.