Проходящий сквозь стены

Дютийоль же, избавившись от тирании Лекюйе, мог спокойно вернуться к своим излюбленным штампам: «Памятуя о Вашем письме от такого-то текущего месяца…» И все же ему чего-то не хватало. Что-то так и томило, так и подмывало его — то была непреодолимая тяга проходить сквозь стены. Кажется, ничто не мешало ему предаваться этому занятию у себя дома, что он, впрочем, и делал. Но человек, обладающий незаурядным талантом, не может долго довольствоваться столь убогим его применением. Что толку проходить сквозь стены просто так, без всякой цели! Нет, это только начало чего-то необыкновенного, что должно продолжаться, развиваться, приносить, наконец, ощутимую прибыль. Дютийоль это ясно понял. В нем росло желание размахнуться, проявить и превзойти себя, некий зов из-за стены щемил душу. Но он не знал, что бы такое сделать, и в поисках вдохновения обратился к газетам, главным образом, к политической и спортивной рубрикам, считая эти поприща наиболее достойными. Однако вскоре убедился, что тем, кто, как он, умеет проходить сквозь стены, тут делать нечего, и переключился на происшествия, где нашел обильную пищу для воображения.

Первым шагом Дютийоля стало ограбление крупного кредитного банка на правобережье Сены. Он прошел сквозь дюжину стен и перегородок, проник во множество сейфов, набил карманы деньгами и, прежде чем уйти, оставил автограф — подпись-псевдоним «Улюлю» красным мелом с затейливым росчерком, который на другой день воспроизвели все газеты. Через неделю это имя повторяли на каждом углу. Симпатии публики были целиком и полностью на стороне обаятельного грабителя, который так изящно дразнит полицию. Каждую ночь он отмечался новым налетом — на банк, ювелирную лавку или богатый особняк. И не было ни одной хоть сколько-нибудь романтически настроенной женщины в столице и провинции, которая не мечтала бы принадлежать душой и телом грозному Улюлю. Когда же на одной и той же неделе он похитил знаменитый бурдигальский бриллиант и ограбил «Муниципальный кредит», всеобщий восторг достиг предела. Подал в отставку министр внутренних дел, а вслед за ним — министр регистрации. Дютийоль тем временем стал одним из богатейших людей Парижа, однако продолжал усердно трудиться в конторе. Поговаривали даже, что его вот-вот наградят «Академическими пальмами». И с каким же удовольствием, являясь утром на работу, он слушал, как коллеги обсуждают его ночные подвиги. «Этот Улюлю бесподобен, — говорили они. — Он гений, сверхчеловек!» От таких похвал Дютийоль смущенно краснел, а в глазах его за стеклами пенсне на цепочке сияли благодарность и дружеская приязнь. Наконец, в один прекрасный день он так расчувствовался, что не удержался и раскрыл свой секрет. Когда товарищи, гурьбой склонившись над газетой, читали про налет на Французский банк, он, преодолевая застенчивость, замирающим голосом произнес: «А ведь Улюлю — это я». Ответом на это признание был взрыв гомерического хохота, коллеги долго не могли успокоиться, и к Дютийолю прилипла кличка Улюлю. По вечерам, перед тем как разойтись по домам, сослуживцы осыпали его насмешками, а ему было очень обидно.

Через несколько дней Улюлю попался — поднял шум в ювелирной лавке и привлек внимание ночного патруля. Оставив автограф около кассы, он принялся распевать во все горло, как пьяный, и крушить витрины увесистым золотым кубком. Ему ничего не стоило пройти сквозь стену и улизнуть от полицейских, однако, судя по всему, он сам напросился на арест, желая поразить оскорбивших его недоверием сослуживцев. И они действительно были изумлены, когда на другое утро увидели на первых полосах всех газет портрет Дютийоля. Горько коря себя за то, что не оценили по заслугам гениального коллегу, они все отпустили в его честь такую же бородку. А некоторых раскаяние и восхищение завело так далеко, что они покусились на бумажники и семейные часы своих друзей и знакомых.