Проходная пешка

А дальше — надо мне отсюда уходить. Конечно, в развалинах форта я могу вполне и устроиться — казармы в валах практически не пострадали, по серьезному-то если сказать. Или еще где место найти. И топлива там полно, и крышу найду, и печь-очаг какую отыщу или сооружу сам легко. Но — не стоит мне тут долго ошиваться. Рано или поздно — да кто нибудь сюда заявится. Или однополчане этих бедолаг, с обозом порубанных, или наоборот. Солдат-то искать будут — взвод пропал — а ведь пропал, раз не собрали, не прихоронили — так это ж так просто не оставят. Или кто с другой стороны придет. И я в любом случае непойми кто. И косить под кого бы то ни было — не выйдет. Потому — как минимум — надо отсюда когти рвать. Конечно, и потом могут догнать, узнать что-то из оружия или одежды, да и прищучить… но так мне кажется правильнее.

Вот только пешком идти категорически не хотелось. Точнее — я бы с радостью пошел… но вот бросать все тут вот так… Оно бы и понятно, что — лишняя опаска — поймают со всем этим — пристукнут. Да вот только и если просто так поймают — то могут пристукнуть. А стало быть — игра одна, так чего бы ставку и не повысить. Один чорт — если что-то прибьют. А я вроде как один раз уже убитый, мне должно быть привычнее.

Задумчиво осмотрелся в начинающихся синеватых сумерках. Поодаль бродили несколько лошадок. Наверное, солдатики их распрягли, чтобы те покормились, а когда нагрянуло — «оказались не на ходу». Впрочем, рубали и стреляли их конные, все в следах от копыт-подков, так что фиг бы им лошадки запряженные помогли. Интересно, сумею ли я запрячь, хоть одну из них? Пару раз я помогал запрягать лошадку, но там была простецкая телега, и ехали не далеко и не быстро. А тут — чорт ее поймет, какая упряжь. У нас в Гатчине конноспортивный клуб был, я туда по дружбе заглядывал — так что достаточно знаю, чтобы понимать, насколько там все непросто для неумеющего… как в любом деле, впрочем. Потому-то и мысли верхом поехать даже не возникало — ну, положим, залезть на лошадь я смогу, и сесть тоже, и поеду… если лошадь смирная и все пойдет нормально. Но обиходить-то ее я не научен. А под седлом лошадь за полдня можно уходить, если неправильно подогнана сбруя. А как правильно — я не знаю. Так что — верхом не прокатывает. А вот если удастся запрячь хоть одну в тележку…

Мне казалось, что когда лошадей отпускают пастись, их «стреноживают» — спутывают им лапы веревками как-то, чтоб, значит, эти холеры не ушли никуда, и потом легче поймать было. Как бы не так! И не горели они желанием меня к себе подпускать. Ближайшие две твари измотали меня за пять минут — взмок, бегая то за одной, то за другой, то за обоими одновременно и поочередно. Плюнул, обозвал их будущей кровяной колбасой и пошлее подальше — там паслось, едва виднеясь в высокой траве, что-то серенькое, невзрачное и лохматое. Подпустила меня спокойно, лишь на последних метрах имитировала убегание — ну, чисто пэтэушница на дискотеке.

— Стоять, Зорька! — негромко ей скомандовал, чуть придержал за веревку, свисавшую с морды — поводья, что ли, называется… Да, однако — лошаденка-то невысокая, чуть не по грудь. Но смирная, и вроде как не агрессивная.

— Пойдем, лохматая — сказал я, и потащил за собой лошадку, не особо-то и сопротивлявшуюся. Подвел, привязал к ближайшей телеге и снова задумался. Однако. Что дальше делать? Вроде в какой-то телеге видел какие-то мешки с зерном, наверное — для лошадей — надо лошадку угостить, пожалуй. Полез искать, нашел — там же рядом эдакие корзинки — на морду лошади одевать и на шею вешать — а в нее зерно. Насыпал, подумав, что потом придется еще вести поить. Да, блин, это тебе не машина! Там-то все просто…

Внезапно пришла мысль, что никогда больше не придется сесть в свою гнилую девятку, с запахом недогорелого бензина, никогда не придется больше лежать под ней, пачкая руки грязью и маслом, не будет блестящего мокрого асфальта на Киевском шоссе, с отражением встречных фар, с капельками на поцарапанном убитыми щетками стекле, не будет больше натужно чихающего на стартере в мороз двигателя, и этой возни с заменой резины по сезону. От этой мысли стало очень-очень тоскливо.