Проходная пешка, или История запредельного человека

Чума, который с опаской подглядывал из окна за действиями соседа, окончательно утвердился в своём мнении – чокнулся Иванов, не иначе! – и отправился в смежную комнату досыпать. Ну кто в здравом уме станет жечь посреди двора почти новую тахту? Да ещё ночью.

Прежняя память, как и внешность, осталась. Она-то подсказала Юрию Светову, что Гоголев назначил на девять репетицию – разрабатывать мизансцены.

Он аккуратно сложил в портфель милицейскую форму, положил сверху кобуру и махровое полотенце. Затем выпил кофе – сказывалась бессонная ночь, поискал брошюру с пьесой, однако не нашёл и, махнув рукой на поиски, вышел из дому.

К утру опять подморозило.

Насвистывая одну из мелодий Френсиса Лэя, Светов спустился к Днепру. Из огромной проруби, где обычно купались городские «моржи», шёл пар.

«На первый раз не буду злоупотреблять», – подумал Светов, быстренько раздеваясь.

Сердце, всё ещё, наверное, принадлежащее Ивану Ивановичу, слабо ёкнуло, когда он осторожно ступил в ледяную воду – чтоб не намочить голову. Проплыл туда-сюда, отфыркиваясь и всхрапывая от удовольствия. Потом пробежался, до красноты растёр себя мохнатым полотенцем. Так же, как и раздевался, быстро оделся.

Часы показывали четверть десятого.

Светов, отбивая такт рукой, пружинящим шагом поднялся по Садовой и свернул к театру. Он обживал себя, будто жильцы новый дом. Дом ему нравился.

Гардеробщик, вечно сонный Борис Сидорович, который никогда не замечал Иванова, перед Световым встал и пальто его принял с полупоклоном, но несколько удивлённо.

Юрий Светов тем временем пересёк фойе, прошёл два коридора и «предбанник» и вступил на сцену. Там уже свирепствовал главреж.

– Не хватало! – окрысился Гоголев. – Ещё вы будете опаздывать!

Светов бросил взгляд. Глаза его удивились. Раньше они видели всегда что-нибудь одно: кусочек, огрызок окружающего мира. Теперь он увидел всё разом: скучающую Веру Сергеевну, то бишь Елену Фролову, похмельного Аристарха – он подарил ему всепрощающую улыбку, Кузьмича, их единственного народного, который вяло жевал бутерброд. В стороне скучали остальные «энергичные люди». В отличие от Аристарха люди позавтракать не успели – на лице Простого человека крупными мазками была написана нечеловеческая тоска.

Где-то рванул сквозняк. По сцене прошёл ветер.

– Полно вам, – сказал Светов главрежу. – Не суетитесь.

Кончиками пальцев он легонько подталкивал Гоголева за кулисы. Тот безропотно повиновался.

Сонечка, то есть Аня Величко, увидев его на сцене, побледнела.

– Что с тобой, Ваня? – тихо спросила она. – Ты заболел? Ты на себя не похож.

– Потом! – оборвал он её. – Потом, любимая. У нас впереди целая жизнь. Ещё успеем наговориться.

Он властно поднял руку, призывая к тишине, и обратился к артистам:

– Сегодня буду играть я, ребята. Для начала я расскажу вам немного о себе. Будем знакомы. Меня зовут Юрием. Юрий Светов...

Опять ударил ветер.

Закатное солнце, которое висело на старом заднике ещё с прошлого сезона, вдруг оторвалось от грязной марли, заблистало, распускаясь огненным цветком, и взошло над сценой. А на бутафорском дереве вопреки здравому смыслу запели бутафорские птицы.