Прокля'тая Русская Литература (СИ)

   Зачем Тургенев, европейский человек, веровавший в науку, прогресс, цивилизацию, всё же вспомнил о Боге - понятии давно и безнадежно им осужденном - в конце романа, в котором никто серьезно о Боге ничего не говорит? И главное, ведь все знали, что Тургенев Бога не признавал. Почему бы совсем не промолчать или сказать, как Ницше, что бесприютным скитальцам никто никогда не поможет? - Голембиовский поискал в кармане зажигалку и потянулся к сигаретам. - Я думаю... нет, - он закурил, - я уверен, что пусть поздно, но он задался этим страшным вопросом: почему мировоззрение без Бога, как бы научно оно ни было, ничего не объясняет и ни с чем не примиряет? - Голембиовский подлил себе коньяк и продолжил, - по ранней мысли Тургенева, в жизни можно и даже должно уметь не видеть и не думать, когда нужно. И опять-таки это не его наблюдение, а результат европейского опыта, который учит этому, как высшей истине, к тому же считает, что в жизни есть нужные и ненужные люди. А Тургенев в последние годы своей жизни, мучительно долго умирая от рака, должен был казаться себе таким ничтожным, жалким, ни на что не нужным и лишним... - Борис Вениаминович снова пригубил коньяк и продолжил, - понемногу он становился всё равнодушней к ученым теориям и идеям, когда-то представлявшимся самым нужным в жизни. В его лице, измученном долгими страданиями все резче из-под европейского грима проступали русские черты. Он начинает чувствовать всю ненужность европейского образования. Но человек - консервативное существо и тот, кто много лет подряд был убежденным материалистом, трусливейшим существом и больше всего на свете боялся смерти, не согласится уверовать в бессмертие души, даже если бы ему доказали истину more geometrico. К тому же ещё самолюбие! Люди ужасно неохотно признаются в своих заблуждениях....

   Коллеги слушали Голембиовского молча, а Верейский - ещё и со странной мыслью, что эти слова в чем-то могут быть созвучны настроению самого учителя.

   -Тургенев не верил в страшный суд и в вечное осуждение почти до последнего года своей жизни. Только перед смертью - среди невыносимых физических мук - впервые в жизни у него явилось серьезное подозрение, что наука, признававшая право суда только за моралью, обманула его, и верование, до сих пор объяснявшееся путаницей неясных представлений, имеет под собой больше оснований, чем стройные системы, опирающиеся на бесчисленное множество добросовестно подобранных фактов... - Голембиовский мрачно затянулся, - последние письма Тургенева проникнуты мистическим ужасом. Почва уплывала него из-под ног. Он делал нечеловеческие усилия, чтобы задержать её, но они ни к чему не приводили. Ещё недавно слова: "все проходит, только добрые дела остаются" - казались истинным талисманом, способным охранить человека от дьявольского наваждения. Теперь же - "польза, идеалы, добрые дела" - все эти слова оказались непригодны. Но "страшный суд" - разве какой-нибудь из современных образованных людей верит в такие сказки? Настоящий культурный человек даже и перед смертью продолжает думать о прогрессе, как Базаров заботился лишь о том, чтобы умереть как можно красивее и даже в последние минуты жизни не изменить своим убеждениям.

   Но Тургенев не был в этом смысле ни "нигилистом", ни "настоящим европейцем": ему было страшно. Никто не мог помочь. Правда, кому и какое дело до того, что писатель не спит по ночам, что его тревожат мучительные думы о близкой смерти, что у него уходит почва из-под ног, что он теряет веру в идеалы? Писатель должен поучать, наставлять или, по крайней мере, развлекать читающую публику. А какой же он учитель, если сам не знает, что с ним происходит?

   Свои "Стихотворения в прозе" Тургенев первоначально назвал "Senilia", "Бред". Прежние ясные суждения растеряны, как детские игрушки и юношеские тетрадки. Только иногда в письмах к знакомым встречаются ещё привычные слова, но только потому, что, он понимает: других слов эти люди не поймут. Уже с 1878 года, за пять лет до смерти, Тургенева начинают посещать страшные видения, которые он уже не в силах отогнать. Культурные задачи, вдохновляющие лучших людей, европейская мораль, примиряющая с ужасами смерти, - обо всем забыто. Открылась великая тайна жизни, и все прежние убеждения оказались лишними. Впервые за всю долгую свою жизнь, Тургенев позволяет себе отступить от своего европейского миросозерцания и вступить на тот путь, по которому шёл столь ненавистный ему Достоевский...