Прокля'тая Русская Литература (СИ)

   - Есть такое, - согласился Верейский. - Это вообще ему свойственно. Там, где он изображает реальность, язык отличается такой силой и точностью, каких русский язык никогда и ни у кого не достигал. Но только начинаются отвлеченная психология, размышления, "философствования", по выражению Флобера, как только доходит до нравственных переворотов Безухова, Нехлюдова, Позднышева, Левина - происходит нечто странное, "il degringele affreusement" - "он ужасно падает", язык его как будто сразу истощается; иссякает, изнемогает, бледнеет, обессиливает, хочет и не может выразить суть, судорожно цепляется за изображаемый предмет и все-таки упускает его, как руки паралитика. Из множества примеров приведу лишь несколько наудачу. "Какое же может быть заблуждение, - говорит Пьер, - в том, что я желал сделать добро. И я это сделал хоть плохо, хоть немного, но сделал кое-что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал, хорошо, но и не разуверите, чтобы вы сами этого не думали". Это беспомощное топтание на одном месте, эти ненужные повторы все одних и тех же слов - "для того, чтобы", "вместо того, чтобы", "в том, что то, что" - напоминают бессвязное старческое бормотание. В однообразно заплетающихся и спотыкающихся предложениях - тяжесть бреда. Кажется, что не великий художник, только что с такою потрясающею силой и точностью изображавший войну, народные движения, детские игры, охоту, болезни, роды, смерть, заговорил другим языком, а что это вообще говорит другой человек...

   Ригер кивнул.

   - Я тоже заметил. Это тем более странно, что талант описания у него - подлинно божественный. Достаточно хотя бы единожды прочитать "Смерть Ивана Ильича", чтобы понять, что перед вами - выдающийся художник, огромный талант слова. Он поражает естественностью, говорит прасловами. И, кстати, Толстой никогда не поправлял и не отделывал текст. Кто видел корректуры его сочинений, знают, каким бесконечным переделкам подвергал он написанное, как долго обдумывал каждую строку, но едва ли хоть одна из этих бесчисленных правок касается стиля, - правится только содержание! Заботы о слоге для Толстого не существует, она в его глазах - кощунство, забота о слове - грех против Слова. Он думает о словах не больше, чем о дыхании, и слово для него не набор букв, а буквальность. Сам он не старается даже вымышлять фамилий для своих героев, а просто заменяет, да и то нехотя, Трубецкого - Друбецким да Волконского - Болконским, думает, что художественное воплощение жизни достижимо, если брать её в повседневной обыденности выражений. Это поэт прозы. Есть прекрасные слова о нём, сказанные бароном Дистерло: "В богатстве его творческой способности есть что-то напоминающее тропическую природу. Как в её напряженной атмосфере реет какая-то творящая сила и из каждого семени, из каждой цветочной пылинки выводит громадные пальмы, бананы, папоротники, переплетает их лианами, усыпает растениями-паразитами и чудовищными грибами, и из всей этой роскоши растительных форм создает свои девственные леса - так и в атмосфере произведений Толстого из каждой страницы возникает художественный образ..."

   И тем печальнее, что, как я понял, Толстой не ценил себя как художника. Жизнь льется от его страниц, с глубиной и простотою даны бесконечные перспективы духа, а сам создатель всей этой живой радости угрюмо отказывался от своих творений, как новый Гоголь, сжигал свои не мертвые, а живые души... Он согрешил здесь - и непрощаемо: нельзя сопротивляться стихийной силе таланта, нельзя презирать свою одарённость. Сугубая же слабость его проявляется там, где он начинает притязать на что-то иное. Каждый творец ограничен, универсальных писателей нет: один силен даром интриги сюжета, другой - мастерством описания, третий - чувством юмора, четвертому свойственен талант дидактика. И никто никогда не узнает, что у вас нет музыкального слуха, пока вы не начали петь... Толстой же почему-то упорно стремился в ту сферу, где был бессилен... лавры Руссо, что ли, покоя не давали?

   Голембиовский, который с начала их встречи не проронил ни слова, поднял глаза на Марка и усмехнулся.

   Верейский поддакнул.

   - Да, мне кажется, Толстой-прагматик забыл, что жизнь - великая путаница, что она иррациональна и, беспредельно сильный как художник, не встречая на эстетическом пути ничего недоступного, он упрямо желал добиться таких же результатов и в сфере разума, философских определений и логики, - и здесь он потерпел крушение. Он, человек простоты и жизни, возжелал быть Сократом и Шопенгауэром. Но Сократ не любил простоты, а Шопенгауэр ненавидел жизнь, Толстой же, наоборот, только в силу непоследовательности, по недоразумению, мог свою художническую гениальность променять на указку моралиста и мыслителя. В нём подлинно, по Вяземскому, при огромном таланте не было ума, он интуитивно искал простые ответы на сложные вопросы - и невольно многое опошлил.

   -Но пишет-то божественно... - недоумённо почесал лоб Ригер, - гений же... Как гений может быть дураком, Господи?