Проклятая Дорога (расширенная версия)

Соумз направился к девушке и внимательно ее оглядел.

— Эвви, — окликнул он.

— Да? — прошелестел слабый голос.

— Как ты себя чувствуешь?

— Можно водички?

— Разумеется. Сейчас.

Он налил воды и, приподняв Эвви, поднес стакан к ее губам. Врач знал, что скоро и сам свалится. Иначе и быть не могло. Постоянный и слишком тесный контакт…

— Где Фред? — спросила Эвви, напившись.

— Спит.

Девушка закрыла глаза, обведенные кругами испарины. Соумз опустил ее на подушки и перебрался к следующему больному.

— Сколько ей осталось? — спросила одетая в белое мисс Эйкерс.

— День или два, — ответил он.

— Значит, если привезут вакцину, есть шанс?

— Да. Если привезут.

— Но ты в это не веришь?

— Нет. Слишком далеко, слишком! И путь невероятно опасен.

— А я вот не сомневаюсь, что вакцину доставят.

— Замечательно, — пробормотал Соумз. — Правоверная ты наша. — Но он тотчас спохватился: — Прости, Карен. Я не со зла. Устал.

— Я знаю. Ты ведь две ночи не спал, правда?

— Не так давно позволил себе вздремнуть.

— Когда так выматываешься, за час не отдохнуть.

— Да, но все равно прости.

— Шанс есть, — упрямо повторила мисс Эйкерс. — Ты волен думать по-своему, но у меня брат водитель, и он считает, что по Дороге проехать можно.

— В оба конца? И успеть? Не верю! Для этого понадобились бы нечеловеческое везение и самые лучшие водители. И потом, мы даже не знаем наверняка, есть ли там до сих пор вакцина. Думаю, загвоздка в этом.

— Возможно.

Соумз с досадой хлопнул блокнотом по бедру.

— Что толку во всех наших домыслах? Эту девочку можно было бы спасти. Легко. Дайте мне Хавкина — и я примусь за лечение. А нет — остается одно: подсчитывать умерших.

— Я знаю. И все-таки вакцину привезут!

— Дай-то бог.

Он задержался посчитать пульс:

— О’кей.

Врач и сестра вышли в коридор. Мисс Эйкерс коснулась плеча доктора.

— Не мучай себя понапрасну, — сказала она.

— Это от бессилия. Винить некого, но и сделать ничего нельзя.

— В сто тридцать шестой палате — пусто, — обронила она.

Соумз на мгновение замер, потом кивнул.

Палата и впрямь пустовала, но, пока они лежали там, Соумз думал о Дороге, о том, как она расправляется с путниками. Однако вслух он ни слова не сказал.

— Скоро, — прошептала Карен, — скоро. Не расстраивайся так.

Генри погладил ее руку.

— Помнишь Три Дня? — спросил он.

— Нет.

— А я помню. Люди высадились на Луне, на Марсе и на Титане. Мы покоряли космос. И тратили время впустую. У нас была ООН. И что же? Три злосчастных дня — вот что, и все полетело к дьяволу. Я был здесь, когда упали ракеты, Карен. Я был здесь и слушал радио, пока оно не заглохло. Обстреляли все. Нью-Йорк превратился в ад. Как и большинство крупных городов. Уцелеть могли, пожалуй, только острова: Карибы, Гавайи, Япония, Греческий архипелаг. Понимаешь, островитяне еще долго выходили в эфир, когда остальные умолкли. Может быть, в Японии и Средиземноморье по сей день живут люди. На Карибах они точно есть. Не знаю… Но в те Три Дня я был здесь, испытывая до ужаса похожее на сегодняшнее чувство обреченности. Недавно я раздумывал вот о чем: вдруг не все потеряно? Что, если те люди на Марсе — еще живы? Или на Титане? Вернутся ли они когда-нибудь? Сомневаюсь, что они могли уцелеть. По-моему, мы уже мертвы, Карен. По-моему, пора угомониться и признать это. Если мы изгадили не все, то отнюдь не от недостатка стараний. Интересно, если небо в один прекрасный день очистится, хоть кто-нибудь до этого доживет? Может быть, на каком-нибудь острове… или на Западном побережье. Опять-таки сомневаюсь. Если мы выберемся из этой передряги, уродов и психов станет еще больше, чем сейчас. Или человек перестанет быть человеком, упаси господи!

— Мы уцелеем, — возразила девушка. — Люди всегда все портят. Но их так много! Кто-нибудь да выживет.

— Надеюсь, ты права.

— Послушай колокола, — продолжала Карен. — Каждый возвещает смерть. А когда-то звонили и по праздникам, знаменуя торжество жизни. Я думаю, найдется тот, кто сумеет осилить Дорогу. А если нет, все мы не умрем. Три Дня были ужасны. Я знаю. Слышала. Но это не причина складывать лапки.

— Ничего не могу поделать. Я… теряюсь. Не знаю, за что хвататься.

Карен прильнула к нему.

— Ты делаешь все, что в твоих силах. А значит, важно только одно: твой настрой. Я не помню Трех Дней, но ведь и тогда жизнь не закончилась. Помни об этом. Мы здесь, несмотря ни на что.

Генри поцеловал ее в пропахшей дезинфекцией темноте:

— Нам нужны такие, как ты.

Но Карен помотала головой:

— Я всего-навсего сиделка. Ты бы поспал… Я сделаю за тебя обход. Отдыхай. Может быть, завтра…

— Угу. Может быть, завтра, — повторил Соумз. — Я в это не верю, но спасибо.

Немного погодя Карен услышала похрапывание и встала с кровати. Она выскользнула из 136-й палаты, как всегда, одетая в белое, и отправилась на обход вместо Соумза.

Вокруг сотрясали воздух колокола (клиника соседствовала с тремя церквами), но Карен переходила от постели к постели, считала пульс, измеряла температуру, наливала воду, улыбалась. Девушка не помнила Три Дня, но всякий раз, заходя в отделение, отчетливо сознавала, что продолжает в них жить.