Проклятая картина Крамского

Илья не поверил. Он вообще не верил этой женщине, которая вела себя слишком странно, чтобы на эти странности можно было закрыть глаза.

– Ленька умер…

– Жалость какая. – Танька зевнула.

– Меня пытались убить.

– Да ну?!

А вот это уже почти искренне.

– Картину Генка у Леньки приобрел…

Танька молчала.

– Ты ведь знала?

– Ну…

– Почему не сказала?

– Я подумала, что ты такой умный… Вдруг чего-нибудь да увидишь? И вообще, Генка не говорил, где ее взял… Он только сказал, что нашел, и все… – Она лепетала, оправдываясь, и сама раздражалась. – Ты понял, где она?

– Нет.

– Плохо, Ильюшечка… Стараться надо побольше…

– Танька. – Он заставил себя выдохнуть. – Давай ты ради разнообразия голову включишь. Три трупа. Хочешь четвертой стать? Нет? Тогда не темни. Рассказывай все, что знаешь…

– Ильюшечка…

– А если собираешься меня и дальше шантажировать, то, Танюша, я могу решить, что мне проще с полицией объясниться, чем твои капризы исполнять. А за дачу ложных показаний и сесть можно.

– Ты такой грубый… Ильюшечка, поверь, я ничего не скрываю… Ничего важного… Это семейные дела и вообще… Картина мне принадлежит! По закону! По наследству! Ты же читал письмо! Это моей прапрабабки портрет… Она его отдала, потому что дурой была. А я верну… и…

– Танька, прекрати.

Она замолчала.

Не заговорит. Будет цепляться за свои дурацкие секреты и секретики. Пускай, придет время, Илья и до них доберется.

– Скажи лучше, что ты про Верку знаешь.

– Про Верку? – Теперь Танька удивилась. – А что с Веркой?

– Ничего.

Кроме старой фотографии, которую за какой-то надобностью Генка прислал. И смутной тени на витрине… Тени едва различимой, и Илья вполне мог бы ошибиться, но чуял: не ошибся.

– Ну… в выпускном классе она с Генкой сошлась вроде как… ненадолго… Я думала, нашел очередную дуру для своего борделя… а Верка соскочила. Генка долго злился, ходил за ней, пока ему нос не сломали.

– Кто?

– А я почем знаю? Знаю, что он бесился… а потом два дня в школу не ходил и вернулся с мордой разбитой. И с того дня Верку стороной обходил, будто ее и не было. Ну я и смекнула, что за Верку ему бока и намяли.

О прошлом Танька вспоминала охотно.

– Потом она замуж вышла… за Женьку…

– Какого?

– Ну нашего Женьку, Семушкина.

Вера и Женька Семушкин? В голове одно с другим не складывалось. И почему-то мысль об этом браке была неприятна.

Вера… высокая, нескладная.

Живет в новостройке.

О браке своем она упоминала, правда, не говорила, что замуж вышла за Женьку. Почему-то это теперь казалось подозрительным.

И что делать? Ехать, какие могут быть еще варианты. Вот только время позднее… но, с другой стороны, он точно застанет Веру дома.

Илья решился.

Дорогу он помнил прекрасно. Но машину пришлось оставить в квартале от Веркиного дома. Ночная прогулка освежила и отрезвила. И заставила сомневаться.

Что он может ей предъявить?

Фотографии?

И свои подозрения? Если она действительно причастна к этой истории, то от подозрений Вера отмахнется с легкостью. И вряд ли стоит рассчитывать на чистосердечное признание.

Она вообще может Илью на порог не пустить.

В подъезд он проник вместе с сонным собачником, которого волокла на поводке толстая такса. Илья собачнику кивнул, точно старому знакомому, и тот ответил кивком же. Новостройка… знакомые незнакомые соседи.

Он поднимался по лестнице.

И перед дверью остановился в странной нерешительности. Звонить? Кто ходит в гости по ночам? Половина двенадцатого… Быть может, Илья и отступил бы, но за дверью вдруг раздался грохот, а потом – и женский крик.

– Прекрати!

– Ах ты… п-паскуда!

Илья дернул за ручку, и дверь, к счастью, открылась.

– Женя…

В узкой прихожей боролись двое. Женька Семушкин, спокойный и тихий Женька Семушкин, вцепился в руки Веры, пытаясь вывернуть их. Она же отбивалась, норовя пнуть бывшего мужа. Тот шипел, матерился…

– А ну прекрати! – Илья Семушкина схватила за шиворот, поднял и тряхнул легонько. – Что ты творишь?

– А ты… ты… любовника позвала!

– Женька, прекрати! – Вера потерла запястья. И поспешно, чтобы Илья не разглядел синяков, рукава натянула.

– Любовника, – с уверенностью произнес Семушкин. – Давно с ним крутишь? Всегда была… п-потаскухой б-была… а я тебя… я тебе!

– Угомонись. – Илья вновь тряхнул Семушкина, и тот действительно угомонился, обмяк.

– Она п-потаскуха. – Семушкин всхлипнул. – Она меня обманывала! И тебя обманет!

– Уходи, – устало произнесла Вера. – Пожалуйста…

– Уйду… а он останется!

– Останусь. – Илья подтвердил семушкинские опасения. – Нам поговорить надо…

– Обо мне?

– И о тебе… Успокоился?

Семушкин шмыгнул носом. Он выглядел жалким, ничтожным даже. И Илья разжал руку. Семушкин упал на пол, поднялся на четвереньки… потом на колени.

– Верочка…

– Уходи, – попросила Вера. – Пожалуйста, уходи… Оставь меня в покое, наконец.

– Верочка, я же тебя люблю… я не нарочно… я же… люблю… ты знаешь, что не нарочно… получилось так… а никто тебя любить не будет так, как я…

– Уходи.

Семушкин обувался, глядя почему-то не на Веру, но на Илью, и было в его глазах что-то этакое, опасное. И почему-то появилась уверенность, что далеко он не уйдет.

Будет следить.

Выглядывать.