Проклятая невеста

Оставшись одна, она закрыла окно в сад и задернула на нем плотный трехслойный полог, не позволяющий увидеть даже тени. Опустилась на колени рядом с кроватью, сдвинула часть боковой панели и достала из потайного отделения большую шкатулку черного дерева. Положила пальцы на гладкую как зеркало крышку, несколько мгновений помедлила, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Столько лет… И каждый раз оно замирает, а потом бьется чаще, словно перед свиданием. Станет ли она когда-нибудь открывать эту шкатулку спокойно? Говорят, ничто не вечно, и самая жаркая страсть, сгорев, станет пеплом, а у нее ведь даже страсти не было.

Ничего у нее не было, кроме нескольких кратких встреч под надзором бдительных родственниц и прислуги, кроме взглядов глаза в глаза — ах, каждый наперечет и помнится так, словно вырезан на том самом лукавом беспокойном сердце. А еще — кроме тихого мягкого голоса, читающего стихи, да одного-единственного касания рук. Всего однажды, уловив момент, он подал ей цветок нарцисса, сорванный в саду, где они гуляли, и их пальцы встретились на хрупком зеленом стебле таким легким нежным касанием, что окажись между ними крыло бабочки, оно бы не помялось…

Если бы она знала тогда, что это их последняя встреча, и больше никогда и ничего у нее не будет, кроме редких писем, каждое из которых — великая радость и еще более великая боль.

Откинув крышку, Наргис погладила кончиками пальцев верхнее письмо и задумалась, не взять ли какое-нибудь другое? Вдруг она забыла несколько строчек из того, что пришло в конце прошлого года? Нужно перечитать, вспомнить… Но нет, не стоит. Если слишком часто открывать фиал с драгоценным маслом, оно выдохнется, так и письма, вдруг они поблекнут, выцветут, или, самое страшное, она привыкнет видеть их, читать в любое время, как захочется, и пропадет сладкое и страшное чувство, когда разворачиваешь тонкую рисовую бумагу, вглядываешься в темные строчки изящных, словно летящих букв…

Нет-нет! Только не это! Она перечитает последнее письмо, которое уже знает наизусть, а все остальные полежат, подождут. Когда-нибудь она наберется храбрости, прочтет их все разом, и тогда…

Испугавшись мысли, которую нельзя продолжать, Наргис отогнала вопрос, что она сделает тогда. Письмо тихо зашелестело в ее руках, бумага ничуть не пожелтела, и чернила не выцвели — Наргис вздохнула и бережно разгладила листок.

«Здравствуй, мои звезды и ветер. Ты спросишь, почему не солнце и луна? Ведь так положено обращаться к той, что дороже мира. На что я отвечу, что солнце и луна — это слишком много и слишком мало, а еще — что они совсем не похожи на тебя. Конечно, солнце — податель жизни всему, что есть на земле под небесами. Под его лучами растут леса и колосятся пашни, оно согревает человека и зверя, рассеивает тьму и служит мерой времени. Неисчислимы достоинства солнца, и потому оказал бы я ему честь, сравнив с твоей улыбкой, но солнце бывает злым, оно губит так же часто, как спасает, выжигая посевы и убивая засухой целые народы. Так сравню ли с солнцем тебя, чистую и невинную?

А луна? Да, она сияет миру в ночной мгле, даря надежду, ведя путника к дому, управляя приливами и наполняя травы тайной силой. Велики и ее заслуги, но луна холодна, и свет ее не греет, фальшивый, словно клятвы лжеца. Так сравню ли тебя с луной, если от одной мысли, что ты есть на свете, мне тепло, будто руки мои протянуты к пылающему очагу, и светло, как цветку в полуденном саду, и сладко, как пчеле на сотах?

Нет, сердце мое, ты не солнце и не луна мне, ты — ветер и звезды. Тот ветер, что дует с моря, принося облегчение и навевая дивные сны. В этих снах я снова вижу тебя и, просыпаясь, принимаю разлуку, как обещание новой встречи, пусть и не наяву, а лишь в шепоте милосердного ветерка. А еще ты — звезды. Не яростные, как солнце, гневно обжигающее глаза несчастного, посмевшего на него взглянуть, не холодно-равнодушные, как луна… Нет, они далекие и неизмеримо прекрасные, недоступные и ясные, безмолвные, но говорящие на языке, понятном лишь сердцу и незнакомом разуму.

Итак, я убедил тебя, что ты — ветер и звезды? Если да — улыбнись, и я почувствую эту улыбку, как зерно в земле чует весеннее тепло, она озарит мой день и согреет ночь. Улыбнись, прошу. А я расскажу тебе сказку, которую мне поведал ветер, прилетевший три дня назад. Он постучал в окно и, когда я ему открыл, уронил к моим ногам белоснежный цветок с алой сердцевиной. Никогда я не видел таких цветов ни в благословенной Харузе, ни здесь, где купцы наперебой хвалятся диковинками разных стран.