Проклятая повесть

– Да нет, я не пью, – вдруг ответил на его мысль незнакомец, – ежели хлебца кусочек, а то и просто доброе слово… И зовут меня просто, Ефимкой.

– Зовут-то тебя просто, – пробурчал Козлов, – да сам-то ты, видать, не так прост.

– Какой есть, – согласился незнакомец и, обращаясь к Адамову, сказал:

– А ты, голуба душа, приди ко мне. Приди. А я к тебе потом приду, так вместе и пойдем-поплывем.

И было в его словах что-то такое, от чего Адамову стало жутковато.

Он потянулся к бутылке с водкой и, не обращая внимания на осуждающий взгляд Лешки, налил себе по-больше половины стакана, и залпом выпил.

– А не запьешь, а придешь. – сказал незнакомец и тем самым еще больше смутил Адамова.

– Чего ты там каркаешь?

Взъярился Козлов.

– Куда он к тебе придет, и на хрен ты ему нужен был?

– Придет, придет, – повторил незнакомец и пояснил:

– Ты не придешь, и этот вьюноша не придет: у вас другая дорога, а этот придет.

Незнакомец встал, отступил назад на шаг, два и растворился в ночи, словно его и не было.

– Фу ты, – выдохнул Козлов, – если бы под ложечкой не болело, то подумал бы, что привиделось мне.

Они по-быстрому допили водку и вскоре Козлов залез в кабину, а Вовка свернулся калачиком на своей, видавшей виды телогрейке, которую возил с собой «на всякий случай».

Адамов же сидел, привалившись спиной к колесу, и из головы не шли слова незнакомца. Так он и задремал, а проснулся оттого, что приснилось ему, будто он находится в доме матери, в Майме, а под кроватью все время раздается то треск, то шум.

Семен будто бы слез с кровати на пол и шарит рукой, пытаясь выяснить причину шума, но рука нащупывает какой-то сор и мокро. Внезапно ожгла мысль, что этот шум доносится из кухни. Адамов бросился туда, и действительно раздался резкий треск, что-то вспыхнуло перед глазами, он крикнул: «Мама!» И проснулся.

Небо с востока уже порозовело, вот-вот встанет солнце, и, как всегда после выпивки, хотелось холодной воды. Адамов не стал пить из ведра и направился в ту сторону, откуда Козлов принес воду.

Ручей он нашел быстро и вскоре увидел, наполненную хрустальной водой ямку, выкопанную Козловым. Встал на колени, оперся руками в холодную, скользкую траву, наклонился и стал жадно пить. От холодной воды заломило зубы, он приподнял лицо: прямо перед ним стоял Ефимка.

– Напился?

Участливо спросил он у потерявшего дар речи Адамова.

– Вот и ладненько. Запомни: улица Высокая дом четыре, по пятницам с восьми вечера.

Сказав это, он отступил на шаг, как вчера ночью, потом еще и еще, и Адамову снова показалось, что он растаял в предрассветном воздухе. Семен сел, почти не чувствуя, как сквозь штаны и трусы проступает росная влага.

Тоскливо заныло сердце, словно предчувствуя неминучую беду. Подумалось: «Вот и сон дурацкий приснился не к добру, видать».

Жажда вернула его от размышлений к действительности и он еще раз напился. Встал. К ручью шел Козлов.

– Сушняк мучает? – спросил, вставая на колени перед ямкой.

– Меня тоже.

Он сделал несколько глотков: вода была холодна, привстал с коленей:

– Ты мне скажи: этот хрен вчера был, или мне с пьяни приснился?

И снова встал на карачки, уткнулся лицом в воду и сделал несколько глотков. Видно, все-таки водичка с бензинчиком и для него была плохой похмелкой.

– Вот ведь сука, – Козлов оторвался от воды. – Саданул так, что и посейчас больно.

Попили, помочились пониже ручья и пошли обратно.

Козлов всю дорогу ворчал:

– Ума не приложу, что делать. Трамлер, наверное, крякнул. Нужно ждать попутку, может, договорюсь, возьмет на буксир.

Вовка спал. Адамов разбудил его, хотя в этом особой нужды не было.

Козлов сел в кабину:

– Ну-ка маслани!

Адамов с ненавистью посмотрел на рукоятку, но подошел.

– На три ра-зом! – крикнул Козлов.

На удивление машина завелась, что называется с полоборота.

– Во, бля! Холодная и завелась!

Радости Козлова, да и всех не было предела. Адамов успел на дежурство точно, к девяти часам. Сменяться, он должен был в пятницу, утром. Вечером, в пятницу он был на улице «Высокой» в доме номер четыре.

II

Село «Лебяжье» было знаменито своей действующей церковью. По не досмотру советской власти церковь не снесли, не устроили в ней клуб или, как в соседнем селе, складские помещения. Её единственный колокол, по великим праздникам, как-то робко, даже застенчиво гудел, словно робел перед богоборческой властью, опасаясь за свою жизнь. И еще: оно было знаменито и прежней памятью, когда на тихие заводи реки Неня каждую весну прилетали гуси-лебеди.

В пятнадцати верстах от Лебяжьего пенилась на порогах река-Бия, вытекая из студеного Телецкого озера.

Не будь этой церкви да отца Никодима в ней, то Ефим Лоскутов вряд бы вздумал идти в духовное училище, а работал бы как его отец, в колхозе-совхозе, чем придется. Трудно пришлось бы Ефимке, поскольку он, в отличие от отца, имел вид тщедушный, а нрав застенчивый, зато голос у Ефимки был глубокий, грудной, за душу берущий голос.