Проклятая русская литература

— Это тем удивительнее, что Андрей Жандр, ближайший друг Грибоедова, на вопрос о подлинной степени участия Грибоедова в заговоре 14 декабря, ответил: «Да какая степень? Полная. Если он и говорил о ста человеках прапорщиков, которые восхотели изменить Россию, то это только в отношении к исполнению дела, а в необходимость и справедливость дела он верил вполне» Жандр продолжает: «Грибоедов имел удивительную, необыкновенную, почти невероятную способность привлекать к себе людей, заставлять их любить себя, именно «очаровывать». Когда к Ермолову прискакал курьер с приказанием арестовать его, Ермолов, — заметьте, Ермолов, человек вовсе не мягкий, — призвал к себе Грибоедова, объявил ему полученную новость и сказал, что дает ему час времени для того, чтобы истребить все бумаги, которые могли бы его скомпрометировать, после чего придет арестовать его со всей помпой — с начальником штаба и адъютантами. Все так и сделалось, комедия была разыграна превосходно. Ничего не нашли, курьер взял Грибоедова и поскакал…» Сиречь, если бы не помощь Ермолова, которого Грибоедов отблагодарил только сплетнями да руганью за глаза, головы бы ему не сносить.

— Господа, господа, — перебил Голембиовский, — Бога ради, спокойнее, без гнева и пристрастья, сохраняйте объективность.

Ригер умолк.

— Сам Жандр да и Бегичев, друзья Грибоедова, мне показались странными людьми, — осторожно проронил Верейский, — Жандр уже в преклонные годы рассказывал: «В Брест-Литовске был какой-то католический монастырь, чуть ли не иезуитский; вот и забрались раз в церковь этого монастыря Грибоедов с своим любезным Степаном Никитичем, когда служба ещё не начиналась. Степан Никитич остался внизу, а Грибоедов отправился наверх, на хоры, где орган. Ноты были раскрыты. Собрались монахи, началась служба. Где уж в это время находился органист или не посмел он остановить русского офицера, да который ещё состоял при таком важном в том крае лице, каким был Андрей Семенович Кологривов, но когда по порядку службы потребовалась музыка, Грибоедов заиграл и играл довольно долго и отлично. Вдруг священнодейческие звуки умолкли, и с хор раздался наш кровный, родной «Камаринский»… Можете судить, какой это произвело эффект между святыми отцами…» И это старика-Жандра не коробит, но смешит. Одновременно по этому эпизоду можно сделать вывод о вере самого Грибоедова. Жандр же упомянул, что Грибоедов был очень суеверен. Это подтверждается и словами Д. Харламовой: «Лихорадка не покинула его до свадьбы, даже под венцом она трепала его, так что он даже обронил обручальное кольцо и сказал потом: «C'est de mauvaise augure.»^[7]

— Что ещё?

— 7 апреля 1829 г. Вяземский писал Дмитриеву: «Я был сильно поражен ужасным жребием несчастного Грибоедова. Давно ли видел я его в Петербурге блестящим счастливцем, на возвышении государственных удач. Как судьба играет нами, и как люто иногда! Я так себе живо представляю пылкого Грибоедова, защищающегося от исступленных убийц, изнемогающего под их ударами. И тут есть что-то похожее на сказочный бред, ужасный и отяготительный…» Дмитриев ответил: «Участь Грибоедова может поразить каждого, кто мыслит и чувствует. Как он восхищался ясностью персидского неба, роскошью персидской поэзии! и вот какое нашел там гостеприимство! и какое даже в земляках своих оставил впечатление. Может быть, два-три почтут память его искренним вздохом, а десяток скажет, что ему горе не от ума, а от умничанья.…»

— Да, — тяжело проронил Голембиовский, — этот не ангел. Ну а пьеса-то? Ведь всё-таки талант…

— Кстати, Блок удивлялся, — отметил Верейский, — «как поразительно случайна эта комедия, родилась она в какой-то сказочной обстановке: среди совсем незначительных грибоедовских пьесок, в мозгу петербургского чиновника с лермонтовской желчью и злостью в душе…» А вот Пушкин в приватной переписке с Вяземским признаётся: «Читал я Чацкого — много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умён…» В переписке с Одоевским, предназначенной для передачи Грибоедову, Пушкин высказывается мягче. «Все, что говорит Чацкий — очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми…» Тут, конечно, стоит задать вопрос, а так ли умён драматург, который этого не понимает?

— Такой талант — чумная бацилла, ведь сколькие воспринимали его образы всерьёз, сколько подражаний нелепому образу Чацкого, а уж сколько бездельников породило его знаменитое «служить бы рад, прислуживаться тошно…» А что мешало — не прислуживаться? — развёл руками Ригер., — А Скалозуб? Этот дюжий глупец — единственный представитель победителей в войне двенадцатого года…

— Ладно, довольно, время позднее… Выносим вердикт, — Муромов посмотрел на Голембиовского.