Проклятая земля

— Судить и прощать — в воле аллаха! — резко оборвал его паша. — Не терплю праздных слов. Ты, Абди-эфенди, слышал, отчего покончил с собой несчастный?

— Да, Юсеф-паша. От любви… От любви, глупости и безделья.

— Родственники, друзья остались? Ты, говоришь, его звали Мустафой? А кто эта женщина? Она здесь?

— У женщины этой, Дилбесте ее звали, и сестры, и мать, и отец — все померли от болезни, да не оставит их своей милостью всевышний. А о его родственниках мне ничего не известно, Юсеф-паша. Многих мы тогда похоронили.

Абди-эфенди, бесстрастно прищурившись, смотрел куда-то в сторону, где простирались поля и разбросанные по холму дома, а паша думал о том, что самоубийство это случилось давно, задолго до того, как визирь начал править на холме, и что мечеть в то время была уже заброшена, а следовательно, его прямой вины в этом быть не могло.

— Ладно, что сделано — то сделано, каждый из нас грешен перед всевышним, — пробормотал он. — А теперь, Абди-эфенди, слушай меня внимательно! Немедленно отправляйся в путь и сам, не поднимая шума и никому не говоря ни слова, разыщи всех родственников и той женщины, и Мустафы. Узнай, кто в какую нору забился и чем промышляет. До захода солнца я должен знать всё. Потом я скажу тебе, кого и когда привести!

Юсеф-паша повернулся и первым покинул двор мечети Шарахдар, но, не успев сделать по крутому склону и двадцати шагов, остановился, в изумлении глядя себе под ноги. Казалось, какой-то исполин прогрыз холм в этом месте, проглотил огромный кусок земли и камня, оставив на скалах белые следы зубов. Ряды широких мраморных сидений спиралью уходили вниз, в нескольких местах их рассекала лестница, и все это напоминало разрезанную надвое гигантскую воронку, которая легко и стремительно сужалась книзу, заканчиваясь ровной площадкой с настилом из плит. Позади площадки возвышалось какое-то строение с колоннами и арками, между которыми стояли оставленные варварами каменные идолы — изображения обнаженных мужчин и женщин, дерзко взирающих вверх, туда, где стоял Юсеф-паша. Под арками зияло жерло тоннеля, укрепленного прочными коричневатыми глыбами, площадка пересекала его, но за ней тоннель продолжался до верхнего конца воронки, пробивал ее и уходил под холм. Все это, вычищенное до белизны дождями, сооружение поблескивало в ласковых лучах солнца, на сидениях нежились какие-то оборванцы, с высоты казавшиеся муравьями, настолько огромным и головокружительным было это строение язычников.

— Ч-ч-то это? — заикаясь от изумления, спросил Юсеф-паша, и Давуд-ага, стоявший за спиной своего повелителя, поспешно ответил:

— Наверное, осталось от не знавших письменности идолопоклонников. Как в Магрибе…

— Знаю, знаю! — раздраженно оборвал его паша, оглядываясь по сторонам.

Он не впервые видел подобные останки в мире истинной веры и поразился не их величию, а тому, что не заметил амфитеатра ни во время поездки по городу, ни теперь, когда осматривал окрестности со двора мечети. В этих землях он не встречал ничего подобного! Чтобы спуститься, пришлось пойти в обход боковыми тропинками и улочками, и, ступив на мрамор, паша почувствовал, что проваливается в его каменные объятия Мраморные глыбы лежали, плотно прижимаясь друг к другу, тяжелые и неподвижные, все было связано и пригнано, как будто разом сработано только вчера. Юсеф-паша вглядывался в выщербленные ступени. Миллионы раз люди должны были пройти по ним, ступая на одно и то же место, чтобы камень стерся так сильно. Несметное количество ног, несметное количество лет… Эта штука построена не вчера… А поставленная выше мечеть Шарахдар казалась смиренной букашкой, и позеленевшая обшивка минарета едва заметно возвышалась над кронами деревьев. Как будто время отвернулось от этой каменной громады варваров, позволив ей жить вечно, и с непримиримой яростью вцепилось в храм всевышнего, чтобы кромсать его, рушить и перемалывать, пока он окончательно не сровняется с землей. Неправильно это, несправедливо… Ведь то сооружение служило богохульству и невежеству, а священный храм-истине и спасению. Позор, позор для правоверных! Чем больше размышлял Юсеф-паша, тем сильнее он гневался, нетерпеливо похлопывал короткой плетью по сапогам, пытаясь успокоиться, чтобы решить, с чего начать и не устроить ли выволочку всем живущим на холме важным персонам во главе с усердным, но так же важничающим Абди-эфенди.

К полудню явился Абди-эфенди и сообщил, что он не ошибся: никого из родственников Дилбесте не осталось, да и самой ее нет в живых, а из братьев Кючука Мустафы двое давно куда-то запропастились, третий умер, мать прибрал всевышний, так что жив только его отец, побирающийся на рынках. Юсеф-паша наконец позволил себе отдохнуть и, когда проснулся, снова отправился с Давудом-агой в мечеть Шарахдар, внимательно осмотрел ее снаружи и внутри, прикидывая, что потребуется для ее восстановления. Потом спустился в амфитеатр и в молчании обошел его из конца в конец и сверху донизу.