Проклятая земля

— Вернем же холму то, что у него было отнято! Сотворим чудо, уважаемые! Пусть над останками воспарит к небу новая земля, наша земля, чистая и, чего раньше никогда не бывало, рукотворная! Слышите? Новая земля родится из наших благочестивых усилий! — Юсеф-паша повторил это еще раз, впервые за все утро чувствуя неподдельное волнение. Решение его было обдуманным, но только теперь, говоря о нем, он осознал, какое божественное вдохновение снизошло на него, когда в голове созрела мысль засыпать амфитеатр. Разве кто другой создавал новую землю? Праведная, воинственная и всесокрушающая любовь шестикрылым взмахом вознесла Юсефа-пашу к полям вседержителя, в висках запульсировало радостное возбуждение, вызванное волшебным полетом, который не дано было ни увидеть, ни испытать остальным. — Как ни мала будет эта земля, — продолжил он задушевно, — она соединит земли на краю холма в священный кулак. Не будет она ни продаваться, ни покупаться, оставаясь навечно собственностью мечети Шарахдар, а тот, кому мечеть отступит там место, должен будет платить ей за это. Священная земля! Поэтому вам предстоит согнать население на внеурочные работы, и где только есть телеги, послать сюда возить землю! На месте решим, что и как, а пока…

— Дорого обойдется нам эта земля, — не скрывая недовольства, непочтительно прервал его Нуман-бей. — И вот что я спрошу: сколько же времени тебе, паша-эфенди, понадобится на это чудо? Долго ли продлится это?

— Нужно напрячь все силы, уважаемый Нуман-бей, и сделать это в кратчайший срок. Остальное в ваших руках!

— Вот что я скажу, — бей прищурился. — Ты можешь делать, что решил. Зачем — твое дело. Ты человек ученый, молодой, силы в тебе есть. Ты хорошо говорил, и хотя своей старой головой я не все уразумел, наверное, говорил правильно. Одно ты должен знать. Много народа потребуется для этой работы, много рабочей скотины. Добрые посевы риса взошли в этом году, да хранит нас всевышний, а когда приходит время убирать урожай, мы весь народ сгоняем на уборку. И еще нужно знать тебе — быстро созревает рис, коротко здесь его лето.

— Зато день долгий, Нуман-бей, а жизнь наша так коротка для богоугодных дел! — ответил паша, поворачиваясь к нему всем телом. — Кого жалеешь?

Бей хмурил густые, как бурьян, брови, морщил лоб, гневаясь на эту скрытую угрозу. Коснувшись вензеля на феске, отчеканил:

— В груди моей нет места жалости. Любой скажет. Неверных мне не жаль. Однако во время жатвы народ свой я отправляю на поля. И с полей — ни шагу!

— Ты лучше позаботься о том, чтобы собрать урожай с полей веры нашей, бей-эфенди. Аллах не оставит тебя в старости без пропитания! — негромко, но раздраженно отрезал Юсеф-паша и, повернувшись к остальным, возвысил голос: — До начала уборки закончим! Вот вам Абди-эфенди, а вот — кади! Они подчиняются мне, вы — им, рая неверных — вам! Через два дня здесь должны быть лучшие мастера, которые займутся восстановлением мечети! С завтрашнего дня начать работы по засыпке! Я выслушал вас и вас понял! Как я сказал, так и будет! Пустых разговоров не желаю, жалости не ждите! За заминки буду наказывать, за неповиновение — карать! Аллах велик и всемогущ!

И он быстро поднялся с лавки, так и не попотчевав собравшихся густопенным кофе и благостными речами, к чему они успели привыкнуть при визире. Вместо этого кади и Абди-эфенди принялись растолковывать им, как приниматься за дело и как вести себя дальше.

VIII

На следующий же день холм огласился скрипом первых трех телег, груженных землей. Улочка, ведущая к древней постройке, была крутой и тесной, телеги с трудом втискивались в нее, волы постоянно упирались в ограды, оглобли трещали, колеса с трудом преодолевали рытвины и крутизну, крестьяне зло переругивались, размахивали палками, жалея скотину, остервенело подталкивали телеги, под вонючими тулупчиками уже побежали первые струйки пота, и когда, наконец, погонщики добрались до амфитеатра и вытащили канаты, доставленные ими кучи земли показались песчинками на краю гигантской воронки.

Абди-эфенди самолично явился проверить, как идут работы по засыпке амфитеатра. Не подчинившись кади, он отказался от надзора за мечетью, выбрав для себя более трудное дело, и кади охотно согласился. Ему было ясно, что с такой дорогой работа застопорится, что нужно расширить и выровнять ее, поэтому писарь, приказав погонщикам ждать, отправил своих людей в отдаленные слободки и в торговые ряды собрать всех шатающихся без дела неверных. Человек пятьдесят с мотыгами и заступами пригнали после обеда, принявшись расчищать и выравнивать улицу и, углубившись всего лишь на пядь, наткнулись на более древнюю улицу, мощенную крупным булыжником. Подневольные работники двинулись по ней, снесли пять-шесть жалких лачуг, стоявших на пути, а затем стали расширять и укреплять мостовую, вбивать в нее каменные сваи, предотвращающие откат телег, и через несколько дней улица сама вывела их к амфитеатру.