Проклятая земля

Но не только знание воспламенило его любовь. Душа Инана легко поддавалась священному экстазу, река религии щепкой несла ее в водовороты и глубины религиозного переживания, слово было способно возбудить его, и возбуждение это быстро переходило в экзальтацию, в порыв к единению с повелителем мира. Нервный и чувствительный, юноша как бабочка порхал над костром жизни, а Юсеф-паша заманивал его все ближе и ближе и видел, что в порыве самоотвержения тот готов слиться со слепящим светом. Страсть эту зажгли дервиши, но паша не сомневался, что первопричиной ее являлся таинственный выбор небес. И Инан становился ему еще дороже, он пригласил его и в третий, и в четвертый раз, чувствуя, как страсть юноши разжигает его собственную страсть.

Наблюдая по вечерам за работами по засыпке развалин и восстановлению мечети, Юсеф-паша продолжал думать об Инане. Это была его третья радость на холме после мечты о новой земле и новом храме. Радость эта окончательно слилась с другими. Так же как растущие напластования земли были связаны с мечетью Шарахдар, так и вдохновенный и любимый образ юноши был связан с ними тройным узлом. Три журчащих ручья сливались в сердце паши, образуя мощную реку, и он купался в счастье. Воды этой реки омыли его внутренний взор и сами принесли решение, которое должно было соединить в жизни Инана с двумя другими делами так же, как соединялись они в мечтах Юсефа-паши.

И он понял, что отдаст Инана мечети Шарахдар. Властью своей он сразу же мог назначить его муэдзином, который извещает правоверных о часе молитвы и призывает их на нее. Таким рукам можно было доверить подачу сигнала к единению с аллахом и объединению верующих. Возвращение мечети в лоно истины венчалось бы тогда истинной страстью ее священнослужителя, как мир венчался справедливостью всевышнего. Инан был достоин этой милости и мог бы превратить эту милость в прославление бога.

И представляя себе нового муэдзина, Юсеф-паша видел его таким, каким его рисовал один древний религиозный закон. А согласно ему, Инан должен был лишиться зрения.

Величественная картина вставала перед мысленным взором наши. На девственно-чистой земле, возникшей по его воле, стояла гробница мученика Мустафы, над нею возвышался храм, с белого тела которого было стерто старое проклятие, на верхушке которого стоял Инан, чистый духом и телом, как того требовала первородная чистота вероучения. Ничто здесь не должно было противоречить, уводить в сторону, все должно соответствовать и соединяться в благочестивой устремленности к небесам.

Закон гласил, что лучше муэдзину быть слепым, дабы с высоты минарета не заглядывал он в чужие дворы. Тем важнее было соблюсти это требование на холме, поскольку с минарета мечети можно было видеть дальше обычного, и множество тайн могло открыться взору. Но Юсеф-паша догадывался и о скрытом смысле закона. Теряя зрение, священнослужитель приобретал духовное видение, способность проникнуть в селения аллаха, подняться к невиданным высотам, откуда крик его не мог не тронуть сердец правоверных. Именно в таком муэдзине нуждалась мечеть Шарахдар. Тем более, что она отворачивалась от зла и поворачивалась к добру благодаря усилиям самого Юсефа-паши, а он не любил останавливаться в важных для него делах на полпути.

Приказать ослепить Инана было легко. Будущий муэдзин, однако, должен был обрести духовное видение по доброй воле, со смирением и благодарностью. И если он не сумеет сам оценить ниспосланную ему милость, то нужно подвести его к этому терпеливо, старательно и с искренней любовью. Но разве был на холме поводырь, который любил бы искреннее, чем Юсеф-паша? А более ревностный, глубже понимающий смысл предначертанного? Значит, именно ему придется посвятить Инана в таинства, первым услышать радостное согласие, и в тот же вечер, приказав вызвать юношу, он начал приближать его к небесному свету.

Никто не должен был знать о содержании их ночных бесед. В предшествующие дни Юсеф-паша дважды похвалил Инана перед отцом, но сейчас он молчал и избегал встреч с писарем. А дерзкие мечты Абди-эфенди все больше воспламенялись и почти растопили льдинки в его глазах, он постоянно искал повода показаться на глаза хозяину, и демонстрируя свое рвение, выжимал из неверных последние соки. Невыспавшийся и мрачный, паша ненадолго появлялся возле мечети и снова возвращался в конак, где терпеливо ждал конца долгого дня. Тяжелым неподвижным взглядом он наблюдал за тем, как за окнами сгущаются сумерки, а вяз начинает походить на сгусток крови, который, увеличиваясь в размерах, постепенно поглощает вокруг себя все предметы — конюшни и стены, а потом вбирает в свою черноту весь мир. Хлопала дверь, слышались знакомые шаги Давуда-аги, сопровождавшего Инана. И тогда Юсеф-паша неслышно следовал за ними, входил, с порога протягивая руки, чтобы крепко обнять стоявшего в центре комнаты юношу и отвести его к лавке.