Проклятая земля

Семь ночей паша подбирался к Инану. Он наступал осторожно, ослабляя при необходимости натиск, он выжидал, прислушиваясь и прикидывая, заходил с другой стороны, в очередной раз сжимая кольцо, снова и снова проверял его прочность, а потом начинал стягивать очередное кольцо, все больше приближаясь к цели. Из притихшего конака и с холма не доносилось ни звука. Ласковый и приглушенный голос Юсефа-паши иногда слегка дрожал от усталости или от страстного желания облечь в слова невыразимое; казалось, клубок слов разбухал, заполняя тесную комнатушку, слетавшие с губ Инана слова струились драгоценными нитями, переплетавшимися с нитями его наставника. В нем пробудилась и стояла настороже гордость нескольких поколений — не обманется ли он снова, самолюбие юноши заставляло его то устремляться к чему-то неясному и заманчивому, то испытывать тревогу и страх, и так — один невольно, а другой с полным сознанием дела, готовили пелену для нового рождения юноши, пока Юсеф-паша не решил, что она готова для того, чтобы завернуть в нее новорожденного. Заботливо, но твердо он объяснил ему о зрении плотском и духовном, а Инан, похоже, уже догадывался об уготованной ему судьбе, ибо лицо юноши на мгновение исказилось гримасой, сделавшей его морщинистым и постаревшим. За этой гримасой угадывалась борьба тьмы со светом, и Юсеф-паша молчаливо наблюдал за ней, собрав в кулак всю свою волю и глубочайшую любовь к Инану, дабы помочь победе света. Опыт былых сражений подсказывал ему, что ни жестом, ни словом нельзя нарушить сейчас равновесия сил, и, дождавшись, пока юноша успокоится, он дал ему на раздумье ночь, чтобы принять решение, наказав непрестанно молиться и испросить напутствие у всевышнего.

— Я тоже буду молиться, дабы получить такое же напутствие, — сказал ему паша, прощаясь.

X

Прошла ночь, прошел и еще один день. И вот Юсеф-паша сидел, поджав ноги, и, ни о чем не думая, смотрел в открытые окна. Сгусток вокруг вяза сгущался, тяжело пролился в комнату и накрыл его неподвижную фигуру. Зрачки паши были широко раскрыты, он старался уловить тот момент, когда перестанет различать ствол и ветки дерева. Давно стихли во дворе звуки разговоров и шагов, но откуда-то издалека донесся крик, и Юсеф-паша на мгновение переместил взгляд. А когда снова взглянул на вяз, тот исчез во тьме. Зашуршали листья, потревоженные внезапно разбуженной и устраивавшейся поудобнее птицей, и снова все звуки утонули во мраке. А может, и не птица это была? Юсеф-паша мысленно представил себе серое оперение, по краям отливавшее ржавчиной, прижатый к груди клюв, беловатую чешую ножек с вцепившимися в ветку коготочками и саму эту ветку — темно-зеленую, гибкую, резные листья на тонких стебельках, сеть паутины, сплетенной между ними, потом все так же мысленно повел по ветке взглядом: там, где она утолщалась, зеленый цвет постепенно становился все темнее и незаметно сливался с коричневым, ветка эта переплеталась с другой, как переплетаются руки, и врастала в ствол, под потрескавшейся корой которого прятались нежные жилки и соки. Юсеф-паша увидел и эти соки — как они образуются в корнях, а листки всасывают их, как они процеживаются через древесное волокно и, застывая, образуют кольца, по которым определяется возраст дерева. Перед мысленным взором Юсефа-паши возникла вся пышная крона вяза — мрак был побежден и отступил, но он безотчетно продолжал напрягать бесполезное сейчас зрение, пока из глаз на щеку не скатилась слезинка. Он не сомкнул век, не поднял руку, чтобы стряхнуть ее. Он был захвачен картиной, нарисованной в его воображении, и восхищен силой своего провидения, и хотя слышал, как хлопнула дверь, еще долго сидел неподвижно, дожидаясь, когда вернувшийся мрак сольется с растущим под окном деревом. И только тогда он поднялся и отправился на свою последнюю встречу с Инаном.

Как всегда в углу комнаты горела одна-единственная свечка. Юноша, сидевший на краешке лавки, при виде паши вскочил, собираясь поклониться. Опережая его, Юсеф-паша наклонился и, прижав правую руку к сердцу, левой рукой удержал Инана, готового броситься ему в ноги. Он обнял его, затем оба молча заняли свои места.

— Учитель… — почти неслышно выдохнул гость и нерешительно замолчал, а Юсеф-паша сжал губы и застыл в ожидании.

Несколько раз Инан собирался с духом, чтобы продолжить, казалось, слова сорвутся с его языка, но порывистые вздохи не давали им прорваться наружу. Ровно мерцал огонек свечи, ронявшей редкие прозрачные слезы, показывавшие, что время течет.

— Учитель, — повторил Инан, шумно выдохнув воздух. На этот раз ему удалось справиться с волнением, и он спросил: — Кто я такой, чтобы ты кланялся мне, учитель?

Черная фигура на лавке шевельнулась, и Юсеф-паша медленно произнес:

— Ты избран сорвать покрывало.

— Это больше, чем паша? Как это понять? Скажи мне одно, учитель: поклоны меня ждут в будущем или осмеяние и забвение?