— Ты больше не нужен. Можешь идти, — почти не открывая рта проговорила незнакомка, и Джо медленно пошел по направлению к своему пикапу. — Когда ты снова понадобишься, я позову.
Логично было предположить, что незнакомке потребуется какая-нибудь мебель, чтобы спать; одежда, чтобы согреться; еда, чтобы подкрепить силы.
Нет. Проклятым самим мирозданием это было не нужно. Первородной материи не нужны им были сон, еда или одежда. Исконные порождения планеты вели другой образ существования. Другая жизнь. Другие законы. Другие боги.
Клеон медленно ехал по улицам города, в котором вырос, и с удивлением отмечал, что ничего не изменилось. Домик Отри находился в южной части улицы, дом родителей Клеона находился на противоположной, северной, стороне. Практически рядом с пугающим Темным озером.
После долгого разговора с другом детства, Клеон составил карту мест, из которых одновременно с пропажей детей в его родном городе, пропало еще восемь девочек. Как ни старался, он не мог думать ни о чем другом. Клеон остановился в своем старом доме, в котором вырос вместе с младшим братом Павлом. Маму Павел давно забрал и поселил в роскошном доме в столичном пригороде, и их старый дом в небольшом городке пустовал.
Клеон купил по дороге немного продуктов, припарковал машину и зашел в дом. В любое другое время память заполнилась бы блаженными воспоминаниями детства, Клеон в целом был счастлив в своем родном городке. Они жили на одной улице и все время проводили вместе — два брата, Клеон и Павел, Отри и Артан, и им было, что вспомнить из приключений детства.
Только сейчас в сознании застывшими картинами прокручивались черные картины, и Клеон всеми силами старался отделить реальные события от создаваемых бурным воображением. Последние слова Отри явно не помогли сконцентрироваться на научном и чисто объективном подходе.
«Истоки зла. Исходное зло. Зло, древнее самого человечества. Почему он так сказал? — думал Клеон, заходя на кухню и включая чайник. — Что угодно можно было сказать по поводу пропажи девочек. Даже люди с очень богатым воображением, как я, быстрее выбрали бы теорию заговора, страшные, но человеческие преступлению — работорговлю, проституцию».
«Почему Отри заговорил о нечеловеческих мотивах и некоем иконном древнем зле? — Клеон задумчиво смотрел на мигающий огоньком чайник — Может это просто совпадение? Может преступная организация?».
Клеон в раздумчивости ходил с чашкой чая по старому дому, ощущая грусть и радость одновременно. Он поднялся на второй этаж, детские кровати его и брата по-прежнему стояли на своих местах. Он улыбнулся, подошел к окну, смотря на ярко освещенные улицы небольшого городка.
Что-то шевельнулось, что-то связанное с детскими воспоминаниями у окна спальни, и далеко не приятное, но Клеон быстро отошел от окна. Он очень устал. Поездка занимала несколько часов, потом они с Отри еще несколько часов искали места пропажи девочек на карте. Клеон понял, что сильно измотан.
Он решил лечь на диване в гостиной. Сил не было ни читать, ни даже смотреть телевизор. Накрывшись одеялом, он мельком успел заметить, что в комнате стало необычно темно. И быстро провалился в глубокий сон.
«Мерзость… мерзость запустения»…, мелькало в заледеневшем сознании глубоко спящего Клеона. Ничего придумать разум просто не мог.
Агония кричащего безумия. И больше ничего. Нельзя было вписать это в человеческое сознание. То, что мелькало в удивительно реалистических снах Клеона, невозможно было облечь в слова или привычные человеческому разуму фразы. Ничто не могло передать и сотой доли ужаса, когда в заледеневшем сознании мелькали картины истинного начала планеты.
Исконное начало.
Само-рожденная материя.
Материя, зародившая сама себя, и сама себя развивающая.
Необъятные горы копошащейся живой плоти, постоянно меняющейся и преобразовывавшей самое себя, мгновенное возникающие сплетения и сращения и тут же исчезающие, мутирующие в совершенно другие соединения, были неподвластны человеческому восприятию. Чудовищный клеточный хаос противостоял всем известным человечеству и всему мирозданию формам.
Безостановочное движение, неконтролируемое размножение первородной субстанции самой себя, представляло зрелище, которое даже самые смелые фантасты и писатели жанра ужасов передавали лишь частично.
Только ничтожная доля исконного клеточного хаоса попала в древние мифы, легенды, религии и в современный жанр ужаса. Передать картину истинного первозданного мира было просто невозможно.
Холодная, текучая лава живой плоти не имела формы, но способна была принимать любые формы. Аморфная первородная протоплазма не имела и толики сознания, чтобы остановиться хоть на какой-либо, пусть самой ужасной, форме. Да и остановиться само-рожденная материя просто не могла. Необъятное поле постоянно движущейся само-рожденной и транс-мутирующей материальной субстанции. Соединения клеток живой плоти в беспорядочном хаосе порождали немыслимые сгустки, которые распадались и трансформировались в нечто совершенно другое, еще более ужасное.