Проклятье Жеводана

– Ну, – протянул Франсуа, – я все еще считаю, что кузен не изменяет себе. Он всегда был любопытным ребенком, как и его пристрастия… Вы же помните, как он в свое время увлекался алхимией?

– Боже… – протянул отец, и я был готов держать пари, что он закатил глаза и осенил себя крестным знамением.

– Боюсь, ты хочешь верить, что Алжир изменил его, – продолжил Франсуа. – Но давай смотреть правде в глаза.

– Когда речь заходит об Этьене, делать это крайне сложно, – пробормотал отец.

– Ты говорил с ним о случившемся? – спросил кузен.

Я услышал лишь тяжелый вздох.

– Ясно… – с усмешкой произнес Франсуа. – Поговорю с ним.

– О чем же? – произнес я, сделав вид, что лишь сейчас забрел к ним.

– О гостях из Алжира, которых ты запер в подвале накануне, – произнес Франсуа, выйдя мне навстречу.

– Гостях? – Я удивленно повел бровью, когда мы поцеловались с кузеном в щеки. – Нет-нет, они не гости. В том смысле, что они останутся тут с нами жить.

– Если не пожрут друг друга, – пожав плечами, произнес отец.

– Не пожрут, – уверенно заявил я. – Они рассажены по разным клеткам, а цепи на шеях обеспечивают полный контроль над их положением.

– А я даже не догадывался, зачем тебе понадобились трактаты об инженерии из нашей библиотеки. Даже успел порадоваться, – со слабой улыбкой произнес папа.

– Ох, дядя, для тебя новость, что Этьен что-то замышляет там? – усмехнулся Франсуа, потрепав меня по голове, а я, отстранившись, с игривой улыбкой клацнул зубами воздух.

– Понабрался у своих шакалов? – вздохнул отец, подпирая голову рукой.

– Гиен, – важно поправил я, развалившись на диване.

И отец, и Франсуа добродушно усмехнулись и переглянулись меж собой. Я же скрестил руки на груди и слегка поджал губы, что сделать было, к слову, не так уж и легко, учитывая, как меня разбирал смех.

– И все же, мой милый братец, – протянул Франсуа, – я не понимаю тебя.

Я бросил на кузена вопросительный взгляд и развел руками, предлагая открыто и прямо задавать любые вопросы.

– Помнится, ты же с раннего детства зачитывался этими жуткими книжками из мрачных веков, любовно разглядывая жутких чудищ, – размышлял вслух кузен, и мои губы сами собой разошлись в довольной улыбке.

– Все так, кузен, – согласно кивнул я.

– И при всей этой страсти к чудовищному и безобразному ты отказался ехать со мной и дядей в гости к господам де Боше, – Франсуа всплеснул руками.

Я рассмеялся, помня, разумеется, какие же страхолюдские дочери у месье де Боше, и мне стало несколько досадно, что сам так и не нашел возможности сострить на этот счет.

Отец тоже широко улыбнулся, хоть и бросил короткий взгляд с осторожной укоризной в сторону Франсуа.

– Нет, в самом деле, почему именно гиены? – спросил папа, и кузен участливо взглянул на меня.

Я пожал плечами и, лениво потянувшись, зевнул.

– А почему бы и нет?

* * *

Ближе к полудню мы с папой проводили кузена и какое-то время еще стояли на крыльце, глядя на уходящую вдаль карету.

Стояла приятная весна, когда нежное предвестие скорого цветения робко шепчется среди лесов, а молодая трава еще не пестрит сочными лугами, а лишь набирается сил, чтобы выдержать свой пышный летний наряд.

Я глубоко вздохнул, желая наполнить легкие этим трепетным замиранием, охватившим все небо, весь воздух, все прилегающие леса и сады подле замка.

Мы с отцом стояли, разделяя это волшебное оцепенение, и вскоре настало время вернуться в замок. Я скорее направился в подвал, к моим удивительным питомцам с маленькими черными глазками-бусинами.

Наступила светлая полоса моей жизни.

Я приходил каждый день в подвалы, чтобы самому нутром почуять здешний воздух.

Не мог я полагаться и на доклады слуг – эти безграмотные крестьяне дай бог скажут, не сдохли ли там, часом, звери, но не более. Я мог рассчитывать лишь на себя и на собственную наблюдательность.

Так прошло уже чуть больше месяца, и наступила середина апреля, я постепенно знакомился со своими питомцами. Поначалу они встречали меня злобно – рычали и натягивали цепи.

Я решил связать в животном разуме появление в подвалах меня и еду. Не будучи еще настолько безрассудным, чтобы кормить диких зверей с руки, я попросту присутствовал, говорил с ними, чтобы они постепенно привыкали к моему голосу.

За ту весну 1752 года мне похвастаться было решительно нечем. Стыдливость и гордость не позволяют мне лишний раз перечислять все тщетные попытки заставить питомцев хотя бы поднять на меня взгляд этих крохотных диких глаз.

Зверь есть зверь.

* * *

– Не спи.

Когда чья-то рука опустилась на мое плечо, я резко вздрогнул и принялся судорожно оглядываться по сторонам.

– А, это ты, – спросонья пробормотал я, проводя рукой по лицу.

– Как ты можешь спать здесь? – удивился отец, оглядываясь по сторонам.

Конечно, любого непосвященного человека могла смутить камера, которую я приспособил для себя. Я пожал плечами, искренне и, как мне кажется, вполне справедливо сочтя эту комнату если не комфортной, то вполне себе уютной для жизни.