Проклятие безумной царевны

Мы с мамой обеспокоенно переглянулись: если уж папа начал жаловаться на недомогание, дела и в самом деле плохи. Но зайти в спальню и предложить позвать врача нельзя ни в коем случае: разволнуется, разозлится: «Вы что, меня развалиной полагаете?!» – и ему станет еще хуже. Поэтому мы с мамой ходили на цыпочках. Поставили на стол керосиновую лампу (отцу, еще в пору его службы в депо, привезли немало керосину, мы его берегли, чтобы, читая, глаза при свечах не портить, тем более что свечи-то у нас как раз были на вес золота) и сели рядом – каждая со своей книжкой. Я почему-то запомнила, что тогда с невероятным упоением читала Андрея Белого, который поразил мое воображение сильнее любимого мною Брюсова и даже обожаемого Блока. Это стихотворение опубликовала какая-то газетёнка, оно было напечатано вперемежку с воззваниями Ревкома и распоряжениями городского Совета. На них, понятное дело, я и не взглянула, а вот те громокипящие, пугающие и зачаровывающие строки навсегда остались в моей памяти:

Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия,  —
Безумствуй, сжигая меня!

В твои роковые разрухи,

В глухие твои глубины,  —
Струят крылорукие духи
Свои светозарные сны.

Не плачьте, склоните колени

Туда – в ураганы огней,
В грома серафических пений,
В потоки космических дней!

Сухие пустыни позора,

Моря неизливные слёз —
Лучом безглагольного взора
Согреет сошедший Христос.

Пусть в небе – и кольца Сатурна,

И млечных путей серебро,
Кипи фосфорически бурно,
Земли огневое ядро!

И ты, огневая стихия,

Безумствуй, сжигая меня
Россия, Россия, Россия —
Мессия грядущего дня!

Вдруг отец позвал:

– Симочка, зайди ко мне, пожалуйста.

Мама пошла в спальню. Через некоторое время оттуда донесся шум – что-то тяжелое двигали. Я прислушалась, окликнула:

– Мама, вы что?

– Ничего, – крикнула она, – читай, все в порядке.

Я отложила газету, взяла любимого Конан Дойля… Начала читать, но отложила, сразу заволновавшись: логические изыски Шерлока Холмса заставляли меня возвращаться к размышлениям, которые не давали мне покоя с того самого дня, как банда анархистов ввалилась в наш дачный дом. Я зло тряхнула головой: мысли были мучительны! – и взяла Пушкина – «Историю Пугачева». Читала и думала, что и в самом деле права Библия: нет ничего нового на свете, все повторяется в большей или меньшей степени. С той же жестокостью, с какой Пугачев шел по оренбургским степям, большевики идут по Одессщине. Неужели по всей России творится такой же кошмар?! Глаза задержались на строках: «Пугачев бежал по берегу Волги[24]. Тут он встретил астронома Ловица и спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам». Вот уж верно было написано Пушкиным в «Капитанской дочке»: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» А мы стали его свидетелями и участниками. Пока еще не стали жертвами, но кто знает, что ждет нас впереди?…

Вдруг из спальни опять раздался шум, будто что-то двигали. Я встревожилась, пошла туда, заглянула – и удивилась: стол, который обычно стоял посреди комнаты, теперь был придвинут к стене; на нем стоял отец, вешая на гвоздь картину. Эту картину я помнила всю жизнь: чудесный пейзаж какого-то провинциального художника, друга отца, – подарок на свадьбу моим родителям.

При моем появлении отец поспешно спрыгнул со стола и, с маминой помощью, снова передвинул его в центр комнаты.

– Веревка перетерлась, пришлось перевязать, – смущенно пробормотал он.

В это мгновение раздался сильный стук, вернее, грохот в дверь.

– Я тебе говорил! – воскликнул отец, глядя на маму с каким-то странным выражением: не то торжествующе, не то с сожалением.

Мама схватилась за сердце и тяжело села на кровать.

Грохот повторился, и из-за двери донесся женский голос, который я сразу узнала:

– Открывайте!

Вирка! Это ее голос! И она не одна, судя по шуму на лестничной площадке!

Отец побледнел, быстро взглянул на меня и двинулся в прихожую.

Я выскочила за ним. Мама испуганно застонала:

– Надя! Не ходи! – но никакая сила не заставила бы меня сейчас оставить отца одного. Я догнала его и стояла рядом с ним, когда он открывал дверь. И вот фигура в черной кожанке и бескозырке ввалилась в нашу прихожую.