Проклятие безумной царевны

Великие княжны должны были собираться в гостиной и отвечать на вопросы Родионова: «Вы Ольга Николаевна? Татьяна Николаевна?» и так далее. При этом он пренебрежительно замечал, что их здесь так много, что он не может запомнить ни имен, ни лиц.

Старшие сестры становились при этом вокруг Анастасии и незаметно, но крепко держали ее за руки. Знали, что с ее характером она может и гадость какую-нибудь ляпнуть, чем навлечет на всех беду еще большую, чем теперь. Впрочем, со временем она научилась сдерживаться и просто стояла, опустив глаза, а когда звучало ее имя, только кивала, не в силах заставить себя отвечать на этот идиотский вопрос: в самом ли деле она – это она?

И вот всех посадили в поезд, идущий в Екатеринбург. Вагон, в котором они ехали, был необычайно, неописуемо грязен, и солдаты, видя общее отвращение, намеренно делали все, чтобы испортить пассажирам настроение. Двери купе велено было держать открытыми, а внутри вагонов разместили вооруженных часовых. Наконец тягостная дорога закончилась. Однако в Екатеринбурге на перроне путешественников разлучили. Вместе с цесаревичем и великими княжнами из Тобольска выехали двадцать семь человек придворных и прислуги, но в Екатеринбурге большинство из них были арестованы. Жильяра, учителя английского языка Сиднея Гиббса, горничную Александру Теглеву и баронессу Софью Карловну Буксгевден, подругу и фрейлину императрицы, отпустили на свободу, а некоторые арестованные были позднее казнены. Но в тот день никто не подозревал о своей участи: просто некоторым было дозволено сопровождать своих воспитанников и господ, а некоторым – нет.

У вагонов собралась толпа – но отнюдь не доброжелательная, как в Тобольске, а настроенная злобно, неприязненно, насмешливо. Под смех и улюлюканье вооруженная охрана начала выводить узников из вагона. Первым матрос Климентий Нагорный вынес на руках Алёшу. Его вещи нес Лёнька Седнёв. Следом вышли Ольга, Татьяна и Анастасия с чемоданами в руках и через месиво грязи добрались до экипажей, в которых должны были доехать до дома Ипатьева.

Родителей не предупредили о приезде детей, и каково же было их изумление, когда этим майским утром они вдруг вошли в дом! Радость от этой встречи заставила всех на мгновение забыть все пережитые страдания. Правда, она была немного омрачена наглой проверкой вещей. Солдаты бесцеремонно открывали саквояжи сестер, рассматривали вещи и позволяли себе реплики: «Это смешно, это слишком роскошно…» Один, с наглыми рыжеватыми глазами и носом, похожим на нелепый башмачок, хохотал без остановки и нагло разглядывал девушек с ног до головы, словно мерку снимал. Потом сказал Анастасии:

– В сказках меньшая сестра самая красивая, а вы что-то не вышли ни рылом, ни ростом!

Она так и вспыхнула и очень хотела сказать, что у нее – лицо, а рыло он увидит, если посмотрит в зеркало, однако Татьяна изо всех сил наступила ей на ногу, а Маша вонзила ногти в ее руку. И она промолчала.

В доме Ипатьева, где теперь жила семья, всем заправлял вечно пьяный рабочий по фамилии Авдеев, грубый и раздражительный. Теперь узников охраняли бывшие рабочие с заводов Сысерти и Злоказова, пригородов Екатеринбурга.

Порядки здесь были строже, чем в Тобольске: в город выпускали редко, только на рынок. И надо было еще уговорить начальника, чтобы позволил солдату сопровождать сестер! На рынке покупали продукты и продавали что-нибудь из украшений. Обед готовили Татьяна или повар – готовили на примусе, и каждый раз это было мучение.

Дом Ипатьева, в котором теперь жили, был небольшой и тесноватый. Электричества и водопровода не имелось, колодцы находились в саду и во дворике. Солдаты болтали, что при прежних хозяевах в садовый колодец бросилась их дочь, которую хотели выдать за нелюбимого. Теперь его обходили стороной, носили воду из огорода. Охранники потешались… может быть, они наврали, нарочно так сказали, но все равно сестрам страшно было заглянуть в этот глубокий колодец.

Теперь семья занимала пять комнат. Одна – для родителей и больного брата, вторая – для сестер, третья – столовая, ну и еще две каморки: одна для слуг-женщин, другая для слуг-мужчин.

Вскоре вокруг дома возвели второй забор. Потом закрасили окна, так что даже небо теперь можно было увидеть сквозь самые верхние, оставшиеся не закрашенными участки стекол. Ни газет, ни писем заключенные не получали. Даже доктора к Алёше пускали неохотно!

Семье разрешалось пользоваться кухней и ванной, но для этого нужно было собирать дрова на растопку, а солдаты очень редко снисходили до того, чтобы наносить достаточно воды.

Ипатьевский дом оказался очень сырым. Поначалу семье даже не дали кроватей, и сестрам пришлось спать на пледах прямо на полу: Маша свою кровать в комнате родителей уступила Алёше. Спустя несколько дней им привезли складные кровати, которые были в числе их багажа в поезде. Другие вещи отправили в Совет, и большая их часть исчезла навсегда. А то, что доставили в Ипатьевский дом, сложили на чердаке, откуда заключенным не разрешалось их брать. Все это имущество постепенно было разграблено солдатами.