Проклятие безумной царевны

– Неведомо, почему Юровский ко мне милостиво относился. Жалел, наверное, хотя чего меня было желать? Я по своей воле из Царского Села уехал, по своей воле Алёшеньку в каталке возил, слушал. Он мне книжки читал, а я прислуживал ему – все с радостью! Однако большевики доброты вашей семьи не видели, у них глаза кровью были налиты. Когда меня от ваших забрали, я рыдал, слез не осушая. Мне наврали, будто к дяде моему меня отправить хотят, а дядя-то и матрос Нагорный в тюрьме сидели у большевиков в это время, так что никуда меня не отправили, в казарме оставили. Что с дядюшкой теперь – не знаю[63]. Кто-то из охранников, Медведев, что ли, сказал уже после того, как про убийство сообщил: повезло, дескать, мне, что Юровский такой добрый! А что мне с его доброты?!

Как узнал, что всех вас поубивали, не помню даже, что со мной было. Лежал без памяти. Потом очухался, а на Екатеринбург белые да чехи идут. Мне кто-то из охранников сказал, что бежать надо, потому что в городе меня предателем своих благодетелей называют, прислужником большевиков. Как бы меня к стенке не поставили, без вины виноватого! Я и ушел. Как-то пробирался от деревни к деревне, где милостыньку подадут Христа ради, где сам украду… Сам не знаю, куда шел. Наконец прибился к одной добровольческой части, которая шла освобождать от большевиков Крым, прислуживал им, а они меня в своем поезде аж до Симферополя довезли. Тут я хворать начал, в больницу слег, да там тяжко, ну до того тяжко!

Лёнька даже всхлипнул.

– Чем же ты болен? – спросила я.

– Да чем я только не болен! – безнадежно махнул он рукой. – Доктор говорит, это у меня от перенесенных мучений. «Весь твой организм расшатался, – вот как он говорит, – от душевных страданий!» Плохо там, в больнице! Санитары злые, никуда не пускают, шагу лишнего не шагни. Да я у одного ключи украл, теперь хоть радость есть: ночью сбежать да по городу побродить, да о прошлом повспоминать. Вот и вы словно бы явились из того счастливого прошлого, ваше высочество, Анастасия Николаевна! Но скажите же, Бога ради, как вам-то спастись удалось?!

Как мне удалось спастись?…

Что ему ответить?!

Я взглянула на небо, словно ожидая подсказки, и с облегчением обнаружила, что оно бледнеет. Приближался рассвет.

Я огляделась, словно в тревоге. Впрочем, мне и впрямь послышался какой-то шорох. Наверное, это был соседский кот, который ночами таскался по всем окрестным дворам, выискивая, где плохо лежит кусочек сала или колбасы, но как повод для тревоги это вполне годилось.

– Светает! Нас могут увидеть! Приходи следующей ночью. Придешь?

– Конечно, ваше высочество! – радостно воскликнул Лёнька, и голова его исчезла: он спрыгнул на землю.

Снова послышался легкий удаляющийся бег, потом он стих, и я села, где стояла.

* * *

Ноги меня не держали. Голова словно бы отяжелела от избытка новых знаний о своей семье, о себе, меня так и клонило к земле. Я прилегла, пытаясь осмыслить услышанное, пытаясь уложить эти вести хотя бы в подобие порядка. Впрочем, время для этого у меня еще есть, а сегодня надо обязательно придумать, что же рассказать Лёньке о моем спасении.

Ни одной мысли не шло в голову, ей просто некуда было продраться в той сумятице, которая там воцарилась после рассказа этого юнца, который знал обо мне… об Анастасии так много. Нет, все же одна мысль проникла в мое смятенное сознание! А зачем вообще объяснять что-то Лёньке? Зачем вообще выходить в сад и видеться с ним? Конечно, я знаю еще слишком мало, он может в следующий раз рассказать больше, но ведь рано или поздно он сообразит, что я только впитываю его слова, как иссохшая губка, ничего не отвечая.

– Тебе не нужно его больше видеть. Ты совершенно права.

Это был голос Серафимы Михайловны. Я поняла, что, забывшись, заговорила вслух, а она услышала.

Как она оказалась ночью в саду? Случайно вышла? Или следила за мной? Давно она здесь? Много ли успела услышать? Нет, нельзя дать понять, как меня испугали ее слова!

– Не понимаю, о чем ты говоришь! – бросила я неприветливо, но Серафима Михайловна усмехнулась, подходя ко мне и заглядывая в глаза:

– Вчера я ваш разговор с этим мальчишкой услышала случайно, а сегодня – нет. От слова до слова все слышала! Но не бойся меня. Я не буду тебе мешать, я тебе помогу. Довольно мы страдали в безвестности, пряча тебя от всех, боясь твоего сходства с Анастасией. Теперь ты станешь ею, и я сделаю все, чтобы ты могла добиться своего!

– Но я ничего не знаю о ней, – пролепетала я, не столько обрадованная, сколько подавленная таким энтузиазмом той, которая всячески старалась уверить меня в том, что я какая-то неведомая мне Надя Иванова. А оказывается, Серафима Михайловна отлично знала, кто я такая!