Проклятие безумной царевны

Ленька говорил не останавливаясь, и если у меня мелькнуло было опасение, что мое жадное внимание и редкое неуверенное поддакивание могут вызвать у него подозрения, то опасение это было напрасным: его второй натурой стало послушание семье, служа которой провел он всю жизнь, с тех пор, как его дядя, Иван Дмитриевич Седнёв, бывший лакеем и телохранителем дочерей государя, забрал смышленого племянника из деревни и устроил поваренком в Царском Селе. Великая княжна Анастасия Николаевна велела Лёньке рассказывать – вот он и рассказывал, радостно окунаясь в счастливые воспоминания, которые только и остались у него в память о совсем другой жизни.

Они были беспорядочны, они были отрывочны, однако для меня они были подобны откровению! И особенно ценно было то, что Лёнька упирал на то, что касалось именно царевны Анастасии – меня.

* * *

Итак, поваренок Лёнька Седнёв служил да служил себе на кухне в Царском Селе, изредка видя государеву семью и ловя разнообразные слухи о ней, ходившие среди прочей прислуги.

Говорили, что семья императора была очень религиозна, часто езживала в Троице-Сергиеву лавру, но сам государь больше всех храмов любил храм Василия Блаженного и Успенский собор в Кремле. Потом, когда государеву семью держали в Царском Селе в ссылке и Лёнька Седнёв начал прислуживать царевичу, тот рассказывал новому приятелю, что у Василия Блаженного на паперти толпилось много нищих. Им обязательно подавали. Алёша дарил нищим мальчикам свои игрушки, а его сестры – деньги.

Во время службы родители стояли вместе с Алёшей впереди, а девочки позади. Когда Алёша был маленький, он тайком приносил в церковь игрушки: спрячет их в карманах и потихоньку перебирает…

Но самым любимым святым у царя с царицей был святой Серафим Саровский, которого Александра Федоровна просила о даровании ей сына. Однако снова родилась дочь – уже четвертая.

– Это были вы, ваше высочество! – радостно воскликнул Лёнька. – А его высочество спустя два года после вас народился. Мы с ним одногодки!

Царевич родился болезненным, врачи лечили его, но безуспешно, и облегчение не наставало, пока во дворце не появился Григорий Распутин.

Государыня постоянно советовалась с ним. Его встречали как самого дорогого гостя, и к его услугам всегда были карета и автомобиль. Мама многое прощала ему, верила безоглядно, что он блаженный человек, потому что он не раз спасал брата Алёшу от кровотечений, когда врачи уже ничего не могли поделать. Бывало, лежит он в постели, охает. Приедет Григорий, перекрестится, Алёшу перекрестит, начнет что-то шептать – и кровь останавливается, боль проходит. Царевич веселеет и смеется.

– Григорий называл себя блаженным, но вы, ваше высочество, рассказывали, что его с первой встречи страшно боялись, не могли его терпеть, избегали его, – сообщил Лёнька. – Государыня обижалась на вас за это, заставляла писать Григорию письма, называть святым заступником. И сестер ваших заставляла. Что было делать: вы писали, а Григорий потом этими письмами хвалился. От него одно зло шло! Вы это чувствовали, убегали и прятались от него, вас за это бранили, а Григорий обижался и ворчал: «Девочка эта чем-нибудь больная, матушка». Помните, ваше высочество?

– Помню, помню, – кивнула я.

– А еще вы рассказывали, что потом, когда Григория убили, его портреты всюду в доме поставили и повесили, как иконы, однако и вы, и все сестры ваши, и брат их нарочно роняли и не поднимали. Помните ли?

– Конечно! – отозвалась я, и довольный Лёнька продолжал рассказывать.

Царские дети тайно гордились своим двоюродным дядей князем Дмитрием Павловичем, который убил Распутина. Помогал князю Дмитрию князь Феликс Юсупов.

При звуке этого имени я насторожилась. Что-то было для меня связано с ним, какое-то воспоминание… Я словно бы увидела роскошный парк – это место называлось Ливадия, – и какого-то смуглого черноволосого человека, который смотрит на меня красивыми черными, с поволокой глазами и мягким голосом произносит: «А вам никогда не говорили, что вы поразительно похожи на великую княжну Анастасию Николаевну?»

Воспоминание вспыхнуло и исчезло, и только тревога, смутная тревога осталась, потому что я не могла понять: почему это слово – Ливадия – так много для меня значило? И что оно значило?!

Не в силах найти ответа, я снова вслушалась в Лёнькин рассказ.

…Великого князя Дмитрия Павловича за убийство Распутина отправили на Кавказ, и мама его ни за что не хотела простить, возненавидела его. Она горько оплакивала Григория. А он и в могиле это, наверное, чувствовал, вот и тянулся из могилы, и над семьей продолжало веять его проклятие: «Вы живы и Россия жива, покуда я жив!»

Он погиб, и Россия погибла… а началась ее погибель в день объявления войны с Германией.