Проклятие безумной царевны

В Симферополе был один городской сумасшедший – его не забирали в больницу, потому что вылечить его было невозможно. Это был совсем еще молодой парень, который подходил к людям и просил показать ему зубы. Если видел зубы выбитые или выпавшие, бросался от того человека с криком и слезами, умоляя простить и помиловать. В 18 году, когда в городе свирепствовали большевики, он был среди солдат-большевиков, которые по приказу начальства езживали за Воронцовский сад, в ямы сбрасывали трупы расстрелянных, даже не закопав, а едва присыпав землей. Потом у трупов камнями выбивали золотые зубы. Часть сдавали по начальству, часть прикарманивали. Однажды солдаты приехали туда сразу после расстрела. Парень начал выбивать зубы у какого-то несчастного, а он оказался еще жив – застонал, зашевелился… Ну, солдат и спятил на месте от ужаса. Несчастную жертву товарищи добили, а парня увезли в больницу. Но вылечить его уже не смогли. Теперь во всех беззубых он видел оживших мертвецов из тех страшных ям за Воронцовским садом и боялся их отмщения.

Воронцовским садом называли городской сад, который находился на берегу реки Салгир, или Салгирки, как ее называли местные. Через реку был перекинут каменный мост с двумя арками; собор и площадь с обелиском в память князя Долгорукого-Крымского; губернаторский дом, тюремный замок, обязательная Дворянская улица; три-четыре гостиницы; роскошный памятник Екатерине II, отлитый по проекту архитектора Лаверецкого; естественно-исторический музей Таврического губернского земства, который был открыт для публики по воскресеньям, и Дворянский театр – вот, собственно, и все, чем мог заинтересовать этот город. В Крым многие ехали лечиться, но, с точки зрения специалистов, Симферополь ни в коем случае для этого не годился: климат был суровее, чем в любом другом месте полуострова, осенью и весною дожди развозили ужасную грязь, летом стояла духота и невозможная известковая пыль.

Однако на главной площади Симферополя, рядом с собором, находилась большая городская больница с двумя боковыми крыльями. В городе имелся также военный госпиталь 3-го класса, который был всегда настолько забит пациентами, что часть их, получивших тяжелые ранения головы, размещали в городской больнице, и именно там проводил свои смелые эксперименты доктор Лаврентьев, специалист по «мозговым явлениям и душевным болезням, связанным с этими явлениями».

Люди, которые уверяли, что они мои родители – звали их Владимир Петрович и Серафима Михайловна Ивановы, – потом, когда я немного поздоровела, рассказали, что перевез меня из Ялты, где мы жили раньше, в Симферополь один наш добрый знакомый, Андроник Агафонович Додонов. Доктор Лаврентьев был его дальним родственником, поэтому и удалось меня устроить в его отделение.

Дальнейшая жизнь моя сложилась так, что большая часть ее прошла в советских домах для умалишенных, где меня отнюдь не врачевали, а калечили, так что мне есть с чем сравнивать методы доктора Лаврентьева, которые были истинно направлены на исцеление, пусть он даже и пользовался не просто смелыми, но даже и очень рискованными средствами, которые по тем временам казались не только за пределами возможного, но даже за пределами разумного. Если не ошибаюсь, он был первым человеком в России – а не исключено, что и в мире! – который начал лечить маниакальный синдром и тяжелые депрессии с помощью электрического тока. Теперь это называется электросудорожной терапией, электрошоком, ну а доктор Лаврентьев называл свой метод электроконвульсией. До сих пор считается, что вполне реальным осложнением этого способа лечения может стать полная потеря памяти (что и пытались впоследствии сделать со мной большевики), однако в то время, когда я попала к Лаврентьеву, мне было терять совершенно нечего, потому что я и так ничего не помнила. Однако после нескольких сеансов состояние мое изменилось. Нет, Ивановых я по-прежнему не признавала за своих родителей, однако начала вести себя более послушно: ела, спала, мылась, даже пыталась читать, причем с каждым днем все лучше, вспомнила иностранные языки, которые, к своему удивлению, я знала очень прилично. Но самое главное, что ко мне начала возвращаться моя детская память. Я ощущала себя маленькой девочкой и заводила опасные разговоры о том, что я великая княжна Анастасия Николаевна, похищенная в детстве у родителей и отданная чужим людям.

Лаврентьев был сначала встревожен таким неожиданным результатом своих действий, тем более что и он находил во мне некоторое внешнее сходство с великой княжной Анастасией Николаевной, расстрелянной в Екатеринбурге. Разумеется, он не верил в то, во что верила я. Для него я была всего лишь интересной пациенткой с интереснейшей манией. Правда, он побаивался, что мое заблуждение и упорство в этой маниакальной уверенности привлечет ко мне внимание властей, которые вполне могут меня арестовать, а потому посоветовался с Ивановыми, которые перебрались в Симферополь, когда меня положили в тамошнюю лечебницу, и предложил им забрать меня из больницы и продолжать лечение в домашних условиях.