Проклятие болот

– Сразу видно, что ты не местный, и имя у тебя какое-то странное.

– Обыкновенное имя. У меня на родине все имена такие. Моего отца зовут Бьерн, что значит, медведь. А мое имя в переводе на ваш язык значит всемогущий. То есть я – всемогущий из рода медведя.

– По тебе сразу видно, что ты всемогущий, – засмеялся Олион, – а что из рода медведя понятно и без пояснений – вон какой здоровый, и лезешь напролом.

– А как ты здесь-то очутился? – продолжал расспросы скандинава Орагур.

– С двоюродным братом отца был, караван его сопровождал. Далеко мы от дома забрались, много стран по пути видели. На большой реке ночью на пороги попали. Лодку мою разнесло о камни, едва на берег выбрался. А остальные уплыли. Отправился на юг, через горы шел долго, пока не остановился в Лагаше. К тому времени ваш шумерский язык я немного уже знал, и знаки письменные понимал. И представлялся всем, мол я – северянин, из далекой Скандинавии. Ты, видимо, это слышал и запомнил. Многие и не верили, что далеко такая земля есть, где холодно, голые скалы и заливы вокруг. Полтора десятка зим минуло с той поры, как я ушел за отчий порог. И почти десяток из них уже здесь, в Шумерии. Уже не раз ее из конца в конец пересекал.

Вечером, сидя у костра, Гардис спросил гвардейцев, как они умудрялись зажигать костер на воде.

– Очень просто, – засмеялся один из гвардейцев, – Пирт придумал. Втыкали в болото пошире четыре копья, связывали близко к верху так, чтобы над связкой еще были древки. На получившиеся сверху четыре опоры плашмя укладывали вот этот его щит, на нем и разводили огонь. Очень просто!

– Я же говорил, что он молодец! – одобрительно воскликнул Орагур,

– Кстати, – смеясь, обратился он к скандинаву, – это Пирт придумал, как подсечь тебя там, у камня.

– Так это тебе я обязан тем, что тащусь через эти болота? Ну, спасибо, удружил, – под общий смех скандинав обратился к смеющемуся молодому гвардейцу, – однако, долг платежом красен – теперь и ты со мной вместе вдоволь похлебаешь болотной водицы!

Сидя у костра, найденным вином помянули погибших гвардейцев.

– Проклятые болота, – проговорил Над, – сколько людей погубили и сколько еще погубят!

– Лептах может рассказать про эти болота, – неожиданно сказал один из гвардейцев.

– Точно, он как-то говорил об этом, – подхватил другой.

– Я родом недалеко от этих мест. И много раз слышал из уст стариков про проклятие болот, куда нас занесло, – гвардеец махнул рукой, отгоняя назойливо жужжащего над ухом комара.

– Про появление болот и Персидского горного массива в этих местах сложена легенда, передающаяся из поколения в поколение. И кто знает, где в ней правда, а где ложь.

– Расскажи, Лептах.

Лептах, закаленный в походах гвардеец с обветренным лицом, украшенным многочисленными шрамами, следами былых сражений, поудобнее устроился у небольшого костра и подкрутил вверх кончики уже начавших седеть усов.

20.

– Давным-давно это было, может, может пять тысяч раз с тех пор зима сменила лето, может десять тысяч, может больше. Никто это уже не знает. Но только была в дремучем лесу деревня. Жили в ней люди простые и работящие. Выжигали лес, делали пашни. Сеяли пшеницу да разные овощи. Ходили в лес на охоту. Надо сказать, что места были довольно глухие, в стороне от наезженных путей. Зверья было видимо-невидимо. И зайцы, и дикие кабаны, и великаны-лоси. Весной в берлогах подрастали два-три медвежонка. Даже могучие, никого и ничего не боящиеся единороги встречались в этих лесах. Теперь уже нет таких животных, повывелись.

Охота была великолепная – хочешь, зайца стреляй, хочешь – белку, ежели ты хороший следопыт – найдешь маленькую ласку или кровожадную куницу. Но особенно ценился мех лесного соболя, пушистый, мягкий, переливающийся на свету. В цене были и медвежьи меха. Шкура единорога стоила целое состояние, вот только никогда не возвращался назад тот, кто отправлялся добывать ее – уж больно силен, велик и грозен был этот лесной царь. Всегда чувствовал людей, охотящихся на него, и никогда не выпускал живыми из леса.

Два раза в год отправлялся обоз к укрепленному дворцу старого малика, то есть князя по-нашему, Ампара, владеющего этими землями. Не простой был малик, то есть князь, земель этих. Много злобы и алчности горело в его глазах. Огнем и мечом много лет расширял он свои владения, убивая, насилуя и грабя. И помощников он подбирал себе таких же, как и сам. А владения и впрямь были обширные – на много дней пути тянулись они в длину и в ширину. Жена его давно умерла, не вынеся издевательств над собой, оставив князю сына, наследника. Князь же был только рад ее смерти – хоть он и раньше не особенно слушал увещевания своей законной жены, а теперь вообще ничто больше не сдерживало его распутный нрав. На потеху князю не только привозили одалисок из разных земель, но, случалось, умыкали красивых жен и дочерей из его же деревень.