Проклятие двух Мадонн

Но как это осуществить, когда в доме дорогой гость и матушка, уже не раздраженная, но скорее довольная визитом, приглашает именно сюда, в салон, и снова вечер вроде бы и вместе, но не наедине. Лизонькины пальчики легко касаются клавиш, и ободренный лаской клавесин поет, музыка красива, Лизонька тоже. Нежна, светла и почти ангел, и больно смотреть, как Дмитрий перелистывает ноты, наклоняясь близко, чересчур уж близко. Лизонькины щеки мило розовеют, и Настасье хочется кричать от боли и ревности…

Непристойно выказывать эмоции. Она читает, вернее, делает вид, будто увлечена чтением, но строки плывут перед глазами, утопая в непролитых слезах. Как он может быть таким равнодушным сегодня, когда вчера принес Настасье розу, иссыхающую, примятую жестокими руками, готовую рассыпаться блеклым золотом душистых лепестков. Настасья спрятала розу в альбом, заранее поклявшись, что никогда не расстанется с этим знаком внимания… и слова запомнит навсегда:

– Красота мимолетна, так стоит ли тратить жизнь, саваном морали укутывая падающую звезду?

Тогда Настасья не поняла и промолчала, опасаясь глупостью своей оскорбить Дмитрия, а сегодня… сегодня ей хотелось рыдать от боли.

Последние звуки мелодии невидимым пеплом упали на ковер, и Коружский, наконец, отошел от Лизоньки и клавесина.

– Читаете Шекспира? Романтик смерти, певец безумия, гений темных страстей, сжигающих души…

Настасья не сразу поняла, что обращаются к ней, а поняв, разозлилась, наверное, оттого и ответила дерзко:

– И вам ли судить того, чье мастерство превыше суда и осуждения, если только темноту вы видите в его твореньях?

– А в нашем мире, милая звезда, увы, все связано друг с другом. Свет – не более, чем отраженье тьмы, тогда как тьма – суть отраженье света. Друг без друга невозможны, а вместе порождают привычное теченье жизни. – Дмитрий сел в кресло, нарочно ли, случайно, но оказался он в равной степени отдален и от Настасьи, и от Лизоньки.

– Тогда выходит, что жизнь – всего лишь отраженье смерти?

– Наверное. Но кто заглядывал в темноту, чтобы, вернувшись, рассказать о том, что видел? Вы боитесь смерти, звезда моя?

– Не более, чем вы.

– А я боюсь, – доверительно сказал Коружский. – Вас, милый ангел, не смущает подобная беседа?

Лизонька, смутившись, тихо ответила:

– Пожалуй, да… Анастаси, она всегда такая… невозможная.

– А вы тихи, как заводь… и снова день и ночь, противостояние единства, не то борьба, не то попытка отыскать себя.