21 июня 1981 года
Кона
Дружище Ральф!
Да… рыбина смотрела мне прямо в глаза
, когда я перегнулся через борт и вышиб ей мозги боевой самоанской дубинкой. Марлин умер в высшей точке своего последнего прыжка; за мгновение до этого его ярко-зеленое тело взлетело в воздух, и своим смертоносным копьем он был готов пронзить всякого, кто окажется для него досягаемым…И я вломил ему, Ральф. У меня не было выбора. Он сразу обмяк после свирепого удара, который я нанес ему двумя дюймами позади того самого глаза, которым он смотрел на меня… Вообще-то инстинкт требовал, чтобы я ударил в самый глаз, но в последнюю долю секунды я скорректировал траекторию дубинки, потому что знал — если я изуродую рыбину, на пирсе мне станут задавать неприятные вопросы.
Но на твои вопросы я отвечу. После сорока семи дней и сорока семи ночей полного позора и совершенной бессмыслицы этот ублюдок вряд ли разжалобил бы меня своим последним взглядом — даже будь он слепым на оба глаза от рождения. В тот момент я был способен вышибить мозги даже у кита-убийцы, если бы мы подтащили его достаточно близко… Неодолимая жажда крови нахлынула на меня, когда я увидел, как марлин прыгает рядом с бортом катера. Еще мгновение, и он бросился бы на нас
. А капитан на мостике орал как резаный: «Хватай биту! биту хватай! он сошел с ума!»; и тогда, вместо того чтобы хватать эту дурацкую алюминиевую биту, которой они обычно раз по двадцать дубасят рыбину, прежде чем она испустит дух, я выскакиваю из своего чертова кресла…Вот она, моя сумка! Вот она, моя боевая дубинка! С дороги, Стив, покуда цел!
Издав дикий боевой вопль, я одним ударом крушу рыбине череп. Словно огромная скала, подняв фонтан брызг, марлин тяжело обрушивается в воду. На палубе, на мостике, на всем катере наступает мертвая тишина. Шестьдесят долгих секунд абсолютной тишины…
Они не были готовы к такому повороту событий. Последний раз на Гавайях марлина убивали боевой самоанской дубинкой с укороченной ручкой около трех тысяч лет назад… и уверяю тебя, Ральф, царю Каму крупно повезло, что тот самый рыбак ломанул его по темечку веслом, а не этой штуковиной, которую я использовал против рыбины. И если бы рыбак был под стать мне, нам не пришлось бы трепаться о Законе Разбитого Весла и прочей юридической экзотике…
Так или иначе, прилагаю несколько фотографий. Жаль, что не могу выслать больше, но все произошло так быстро, что и эти-то фотографии я едва успел снять… Посуди сам: я в первый раз в жизни взял на спиннинг трехсотфунтовое морское чудовище, причем сделал это меньше, чем за двадцать минут. В состоянии полубезумия, как в тумане, я убил это чудовище, когда оно вылетело из моря прямо передо моей физиономией. А потом еще успел спуститься в каюту и взять фотоаппарат, расстреляв всю пленку за тридцать секунд.
Каково? Очень быстрая и свирепая работа. Ты бы мной гордился, Ральф.
Да уж… Но главная фишка этого безумного кровавого дня состояла не в поимке рыбы (любой дурак это сделает), а в том, как мы вернулись к причалу. Возвращение наше всех свело с ума, даже Лейлу.
Более дикого возвращения с рыбалки Гавайи не видели. Я орал так, что, как потом говорили, меня слышно было за полмили. Я потрясал над головой боевой дубинкой, грозя снести башку стоявшему на пирсе пьяному ублюдку Норвуду и вообще любому тупому свинскому недоноску, который ни хрена не понимает в ловле марлина, но почему-то оказался на благословенной земле Гавайев… Люди в замешательстве пятились назад все дальше и дальше по мере того, как наши пьяные вопли становились все громче, все оглушительнее.
Они-то думали, что я ору на них!
Никому на пирсе и в голову не приходило, что я просто разговаривал (правда, максимально напрягая легкие) с Норвудом — просто рев нашего дизеля был столь громким, что мне казалось, Норвуд меня плохо слышит.Что было весьма далеко от истины. Меня было слышно в баре гостиницы Коны, в пятистах ярдах от пирса, на той стороне залива… и, как сказала Лейла, мое явление для огромной послеполуденной толпы, собравшейся на пирсе, было словно второе пришествие бога Лоно.
Я бушевал еще пятнадцать минут — все время, пока мы причаливали.Толпа была в шоке, и даже Лейла повела себя так, словно никогда не знала нас, когда я с расстояния в десять ярдов швырнул в ее сторону пятнадцатифунтового ахи. Рыбина шлепнулась на бетонную поверхность пирса с отвратительным влажным звуком, но никто не бросился ее поднимать. Молчание висело над толпой; они с ненавистью смотрели в нашу сторону, и, когда я выскочил на пирс и принялся колотить по рыбине своей боевой дубинкой, никто даже не улыбнулся.
Твой ХСТ
