Проклятие или дар

Воображая себе сердечный приступ, удар и другие нередко посещающие стариков неприятности, я поспешно спустилась по лестнице и выбежала в свой садик на заднем дворе. Наши дома стоят рядом на самом верху густо заросшей аллеи. Друг от друга и от окружающих нас холмов их отделяет лишь невысокая, до колена, изгородь. Переступив через заборчик, я бросилась к ней, на ходу спрашивая, все ли в порядке… Она повернулась и я остановилась, увидев удивленное выражение ее лица.

– Боже, – проговорила она. – Деточка, ты что, увидела призрак?

Моя тревога тут же трансформировалась в чувство вины. Я извинилась, объяснила причины моего беспокойства, представилась, и она сказала мне, что ее зовут Эннис Сколлей, и она буквально только что вышла из дома. Выехала, подумала я, но вслух говорить не стала. Ноги ее так и ходили ходуном, под серым тартаном одеяла, и я снова подумала, что она страдает какой-то болезнью, сопровождающейся неконтролируемым дрожанием мышц. Я старалась не смотреть на ее ноги, хотя время от времени особенно резкое движение привлекало мой взгляд.

– Вчера вечером я ненадолго выходила из дома, надеялась увидеть северное сияние. В новостях передавали, что его будет видно даже далеко на юге, но так ничего и не заметила. А вы, Софи, когда-нибудь видели его?

Я ответила, что ни разу. Вспомнила, что в новостях говорил об этом. В другое время это обязательно привлекло бы мое внимание. Если бы я не была так занята, разбирая свои вещи, то непременно постаралась бы выйти и посмотреть на небо, хотя радиоведущий уверял, что в небе над Линкольнширом увидеть северное сияние едва ли удастся. Оно бывает в более диких краях, в более северных областях планеты.

– Впрочем, пока еще прохладно, – проговорила Эннис и поежилась, словно для того, чтобы пояснить смысл сказанного. – Северный холод заглянул к нам. – И запустив руку под свое одеяло, она достала еще один, казавшийся таким же мягким, как ее, связанный из мохера. Она протянула его мне, но я покачала головой, потому что вышла из дома только для того, чтобы помочь ей.

Она сказала:

– Этот оттенок коричневого называется «мурит». Такая мягкая шерсть еще не прикасалась к вашей коже.

Мной овладело странное любопытство. Я взяла плед, накинула на плечи и мне сразу стало тепло и уютно.

– Овец, давших шерсть для этого одеяло, выращивал мой отец, – пояснила она. – Это шетландские овцы, они живут на островах. А шерсть на это одеяло дала моя любимица Бонкси. Я назвала ее так, как зовут пушистых птенцов большого поморника – птицы, которая живет на прибрежных утесах. Бонкси была одной из лучших, самых «теплых» овец, как мы их называли, – из тех, кто давал лучшую шерсть.

Я не смогла устоять перед искушением, потерлась о плед щекой. Кажется, я ожидала, что вместо запаха шерсти почувствую соленое дуновение океана.

– Правильно, – проговорила Эннис, как будто я сказала это вслух. – Конечно, у нас были еще и пони, как у всех наших соседей, и я ездила на них, куда хотела. Или надевала на них уздечки и вела за собой, как собак, потому что наши лошадки были ростом с большую собаку.

– Так вы выросли на Шетландских островах? – Мои глаза округлились. Я ничего не знала о них, только слышала название. Даже не была уверена, что смогу показать на карте.

– На Фуле, – произнесла она с любовью. – На самом западном из них, на стоящем отдельно страшным рифе Шаалдами, но я всегда называла его «Голодными скалами». На самом уединенном острове Британии.

В ее голосе звучала гордость. Завороженная ее словами, я сумела только произнести:

– Вот и мне показалось, что я заметила акцент.

На самом деле, иногда я замечала его, а иногда он пропадал, возвращался и уходил, как будто она сама о нем забывала.

– Да, он остался со мной, я еще вспоминаю его, – проговорила она. – Хотя почти забыла. Уехав оттуда, я многое утратила. Но и приобрела кое-что. Так часто бывает…

Она смотрела на меня так, будто видела насквозь, и я задумалась о том, как сама получила этот дом, и все это. Слишком легким путем, и в то же время слишком тяжелым. Я потеряла мать, ничем не помогла ей. Не заслужила такой дом, не отдала за него все, что следовало. Но я помогала теперь, разве не так? Старики любят поговорить о прошлом, любят делиться воспоминаниями. Эннис явно обрадовалась возможности поговорить с кем-то, и моей матери, наверное, понравилось бы, что я слушаю. Поэтому я попросила Эннис рассказать мне о своей жизни на Фуле.

Я сомневалась, что она услышала меня. Она смотрела в сад, на тонкую веточку, раскачивавшуюся, будто с нее только что слетела птичка; а затем отвернулась, словно от какого-то пустяка. Взгляд ее смягчился, как будто она видела далекие места, прежние времена.

– Когда мне было тринадцать лет, я увидела троу[52], – проговорила она. – Хочешь услышать подобный рассказ, моя курочка?

Я улыбнулась и кивнула, гадая, что это за троу такое – птица? рыба? – и стараясь не чувствовать себя ребенком, который слушает сказку на ночь, сидя возле материнской юбки.