Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

— В том нет повода для гордыни, сын мой... Количество скверны лишь свидетельствует, как плохо мы исполняем свой долг и как много предстоит свершить во имя Господа и на благо нашей церкви.

Почему в допросных помещениях всего мира так не любят окон? Потому, что не желают, чтобы в тайны следствия проникли досужие или враждебные глаза? Из-за стремления приглушить крики, неминуемые при использовании дыбы или, скажем, испанского сапога?

Основание подсвечника, стоявшего на столе перед монахом в кресле, заплыло воском. Уже не первая свеча за сегодня погибла к вящей славе Господней в подвалах Святой службы, чаще называемой иначе.

Инквизицией.

В тринадцатом веке дон Доминго де Гусман, рыцарь, ставший монахом, босым бродил по пыльным дорогам Прованса и Лангедока. Но страшнее вездесущей путевой грязи был мрак, упавший на души местных жителей. Ересь, ересь, прилипчивая и желанная, как любой запретный плод! Люди-оборотни, столь приятные в бытовом обхождении. И такие опасные, как и положено любому проводнику в ад.

Их нельзя было просто убить. Во все времена и во всех странах мучеников любили, несмотря ни на что. Необходимо было доказать простым людям, что еретики заблуждаются; ещё лучше — что просто лгут, как и их истинный господин, богомерзкий Сатана.

Знание — страшное оружие в умелых руках. Де Гусман нашёл эти руки, создав новый монашеский орден. Орден нищенствующих монахов, умных и жестоких. Готовых расследовать случаи возможных и действительных ересей, разоблачать слуг нечистого.

Расследование. Inquisitio.

Светлые рясы с тёмными капюшонами выделялись в любой толпе. Доминиканец идёт, если не умный, то начитанный; причастный к недоступным для большинства знаниям.

Такой, как магистр-инквизитор Венеции Габриэле Салюцци, уже сутки не выходивший из подвалов Святой службы.

Недоброжелатели шептались за спиной, что новый инквизитор просто выслуживается, оправдывая своим рвением выбор папы римского. Салюцци знал об этих разговорах; много знал, работа такая. И молчал. Негоже мирянам знать, что происходит за короткими гранями их пустых бездумных жизней. Зря, что ли, Иисус сравнивал себя с пастырем? Стадо, стадо — большая часть человечества! Бараны. Послушные пастуху и проживающие жизнь в тёплой овчарне, стриженые и довольные. Готовые прикоснуться к вратам рая. Или тупо бредущие к клочку травы, чем-то неведомым отличному от других. Тянущиеся слюнявыми губами к иссохшей жёлтой былинке, провисшей над пропастью. Падающие на дно с торжествующим блеянием, что, мол, они летят, что они оторвались от жвачной массы. И, пока тело преобразуется камнями в окровавленный бурдюк с костями, душонка, сменив песнь на визг, несётся в адское пламя.

Если не остановит падение милосердная и сильная рука. Желательно — с перстнем на безымянном пальце; а на перстне — гемма на недорогом камне; на гемме же — собака, несущая в зубах факел.

Доминиканцы. Domini canes. Псы Господни. Пастушеские собаки, готовые разорвать любого врага Божьего, но помочь заблуждающемуся, обманутому. Святые палачи.

Государь мой, Иван Васильевич Грозный! Уж не на них ли посмотрел ты, создавая свою опричнину?

   — Брат, приглашённый вами, ждёт за дверью.

Охранник убрал мысли инквизитора. Словно отодвинул занавесь.

   — Пригласите!

С поклоном охранник отступил на шаг, повернулся к двери. Секретарь инквизитора тем временем разминал уставшие от долгой работы пальцы. Прислужники, безмолвно ждавшие в тёмном дальнем углу, разровняли частыми граблями окровавленный песок перед инквизиторским столом. Палач прямо на основании пыточного колеса, у потемневших стальных шипов, торчащих из обода, развернул тряпицу с переданным из дома ужином.

Вошедший был своим. Та же ряса, что и на инквизиторе, такой же капюшон. Такой же цепкий недоверчивый взгляд: чувствуется монастырская школа воспитания.

Монах был худощав. На тонкой шее нелепо смотрелась круглая голова, украшенная большим носом. Каштановая бородка умело скрадывала недостатки внешности. Переодень такого в обычное платье горожанина — и не посмотрит на него никто, не обернётся вслед. Большое достоинство для работника Святой службы, это же ясно...

Отцу Габриэле не хватает людей. Отчаянно не хватает, если подумать о происходящем в городе святого Марка.

   — Отец Джордано Бруно?

   — Да, монсиньор!

Монах опустился на колени, поцеловал правую ладонь магистра-инквизитора.

   — Это вас приглашают вести протоколы заседаний Совета Десяти?

   — Да, монсиньор!

Повинуясь повелительному жесту, Джордано Бруно поднялся с колен.

   — Мне докладывали, что вы — неаполитанец. Как же оказались в Венеции?