Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана

Их было пятеро. Здоровенных, неряшливых, плохо пахнущих табаком, перегаром и грязным телом мужчин. Один был матрос, разухабистый, с густыми черными с проседью усами, наглыми шустрыми глазками в огромных грязных сапожищах. Остальные в штатском, в кожаных куртках, в шинелях без погон, один в добротном драповом пальто, нелепо, почти смешно сидевшем на его сутулой, нескладной фигуре, с громкими голосами и безобразными лицами.

Елизавета Николаевна от страха привалилась к стене, сжав лицо руками.

– Савелова Елизавета Николаевна? – заглядывая в бумажку, спросил матрос, глядя на закутанную в платок хозяйку.

Та лишь молча кивнула.

– Петроградская чрезвычайная комиссия, – коротко представился он. – Деньги, ценности, оружие имеете? Запрещенную литературу?

Елизавета Николаевна лишь молча покачала головой, глядя на визитеров остановившимися от страха глазами.

– Какие ценности? – подала из-за спин ввалившихся в комнату чекистов голос Аграфена. – Жрать нечего. Ценности!

– Петухов, Охряпов, – кивнул в сторону спальни матрос. – Фесуненко, Топорков – кухня. А мы здеся поглядим, чего у вас есть, чего нет. А то сигнальчики имеются, что вы здеся награбленное у трудового народа добро ховаете.

– Какое добро? – приходя в себя, переспросила Елизавета Николаевна мгновенно охрипшим от возмущения и ненависти голосом.

– Ишь, как завизжала, коза старая! – усмехнулся довольно матрос. – Слышь, Тродлер, ты глянь, как эта буржуйская морда раскорячилась на пять комнат, а? – оглядываясь по сторонам, наигранно возмущенным голосом воскликнул матрос, обращаясь к носатому чекисту в кожанке с седоватыми висками и толстыми губами.

– Эта квартира моего зятя, – попыталась объяснить Елизавета Николаевна, в которой вспышка возмущения уже вновь сменилась почти животным ужасом перед этой бандой.

– Зятя? У тебя, старая, значит, и дочка имеется? И где ж она? Небось в Парижах обретается вместе с зятем? – прищурив строго глаза, пробасил грозно матрос.