Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана

– Вы, гражданочка, куда шли-то? Родные-то есть? Живете где? – наклоняясь над рыдающей дамочкой, спросил Чугунов и потряс ее тихонько за плечо.

Она подняла заплаканные, какие-то ненормально огромные голубые глаза и покачала головой. И были эти голубые глаза такими… такими… В соборе он однажды такие у Богородицы видел.

Федот сглотнул. Потом взял женщину под локоть, поднял, собрал их барахлишко, узел мальцу сунул. Большой уже, лет восемь, пускай матери поможет. Сам взял под мышку неудобный громоздкий чемодан и потянул их за собой по улице.

– Нет-нет. Я не пойду, нет, – заартачилась ни с того ни с сего дамочка. – Нельзя. Нельзя бросать! Роберт! – И снова собралась кинуться на грудь к мужу.

– Глупая, сын у тебя живой, о нем думай. А тут уж теперя чего? – сожалеюще вздохнул Федот. – Теперя уж не поможешь. И то еще повезло, что я проходил. Идем уже, покуда не передумал, – добавил он строго, отчего-то застеснявшись своей мягкотелости.

Федот жил на Большой Подьяческой улице во дворе красивого дома, на втором этаже, в собственной квартире. Раньше в ней обитал какой-то банковский служащий. Так дворник сказал. А теперь обитал он, Федот. Прямо в старых хозяйских мебелях и обитал.

Квартирка была из трех маленьких комнат, но Федоту и одной хватало. Спал он и ел прямо в зале, а дальше и не ходил, чего дрова-то переводить. С дровами в Петрограде туго.

А вообще, квартира удобная, и до службы недалеко. Сюда-то он и привел своих гостей.

– Вот, значит, – неловко откашлялся, проводя в комнату. – Тама, значит, устраивайтесь. А я здесь. Кухня, ванная, туалет, это по коридору. Чего надо, в шкафах ищите. А я пока чайник поставлю. Меня, значит, Федотом зовут. – Еще раз откашлялся для солидности и прибавил: – Федот Ильич. Чугунов, – потом еще потоптался, посмотрел на прижавшихся друг к дружке гостей и еще раз гостеприимно предложил: – Заселяйтеся.

Первые дни они почти не выходили из своей комнаты. Боялись. Когда хозяина не было дома, Елена Александровна стряпала из продуктов, которые приносил им их благодетель, ели, разговаривали с Андрюшей, но только шепотом. Словно кто-то мог их услышать в пустой квартире. Про отца старались не говорить, но оба плакали по ночам, прижавшись друг к другу. Все время боялись. Боялись грубого, непонятного человека зачем-то взявшего их к себе. Он был большевиком. А, может, эсером или еще кем-то. Ходил с пистолетом. И наверное, где-то служил. В этих их наркоматах, советах, а значит, был чужим, опасным, и что ему от них надо?