Проклятие королей

– Я не понимаю, что еще он мог написать, – отвечаю я. – Король просил его высказать мнение. Он высказался. Он говорит, что принцесса должна сохранить титул, а Папа должен быть главой церкви. Ты бы сказал по-другому?

– Да! Боже правый, да я никогда не говорил этому королю правды!

– Но если бы ты был далеко и тебе приказали честно изложить свое мнение?

Монтегю поднимается из кресла и встает на колени возле моего, чтобы шептать мне на ухо.

– Леди матушка, он далеко; но мы-то нет. Я боюсь за вас, за себя, за своего сына Гарри, за всех своих детей, за всю родню. Не важно, прав ли Реджинальд, – я знаю, что прав! Не важно, что почти вся Англия с ним согласится – почти все лорды согласятся. В Линкольншире встали в строй не только горожане, они берут с собой мелких дворян и зовут присоединиться лордов. Каждый день кто-то ищет меня или мне приносят письмо, чтобы узнать, что мы собираемся делать. Но из-за этой правды мы все в страшной опасности. Король уже не вдумчивый ученый, он больше не благочестивый сын церкви. Он стал человеком, над которым нет власти ни у его учителей, ни у священников, ни, возможно, у него самого. Нет смысла честно сообщать королю свое мнение, он хочет одного – похвалы. Он не выносит критики. Он безжалостен к тем, кто выступает против него. Сейчас говорить в Англии правду – смертельно. Реджинальд далеко, он наслаждается роскошной возможностью высказаться, но мы здесь – это нашими жизнями он рискует.

Я молчу.

– Я знаю, – говорю я, выдержав паузу. – Не думаю, что он мог бы поступить иначе, ему нужно было высказаться. Но я понимаю, что он поставил нас под удар.

– И Джеффри тоже, – отзывается Монтегю. – Вспомни о своем драгоценном Джеффри. Из-за письма Реджинальда мы все в опасности.

– Как мы можем себя обезопасить?

– Для нас безопасности нет. Мы – королевская семья, заявляем ли мы об этом принародно, как Реджинальд, или нет. Все, что мы можем сделать, – это провести границу между Реджинальдом и собой. Мы можем лишь сказать, что он говорит не от нашего имени, что мы отвергаем сказанное им, что призываем его молчать. И еще мы можем умолять его не обнародовать свое письмо, так что ты можешь повелеть ему не возвращаться в Рим.

– Но если он обнародует письмо, если вернется в Рим и убедит Папу огласить отлучение и объявить крестовый поход против Англии?

Монтегю роняет голову на руки.

– Тогда я готов, – очень тихо произносит он. – Когда император вторгнется, я подниму своих крестьян и мы пойдем вместе с городскими общинами Англии защищать церковь, свергать короля и сажать на трон принцессу.

– Мы это сделаем? – спрашиваю я, словно не знаю, что ответ – «да».

– Придется, – мрачно отвечает Монтегю.

Потом он поднимает глаза на меня, и я вижу у него на лице свой собственный страх.

– Но я боюсь, – честно признается он.

Мы с Монтегю оба пишем Реджинальду. Джеффри тоже пишет, и мы отсылаем письма с гонцами Томаса Кромвеля, чтобы он видел, как громко мы осуждаем Реджинальда – за неразумие, за то, что он опозорил свое звание королевского ученого, – и как прямо мы призываем его забрать свои слова назад.

Изыщи другой путь, служи нашему господину, как требует твой прямой долг, если не хочешь привести мать в смятение.

Я не запечатываю письмо, но целую подпись и надеюсь, что он это поймет. Он не откажется ни от одного слова из тех, что написал, и я знаю, что он написал чистую правду. Он поймет, что я не призываю его отказаться от правды. Но теперь ему нельзя возвращаться в Англию, пока король жив, и я с ним не увижусь. Возможно, учитывая, как я стара, я больше никогда его не увижу. Моя семья сможет собраться вместе, только если Реджинальд придет с испанской армией, поднимет горожан, восстановит церковь и посадит на трон принцессу. «Приди, желанный день!» – шепчу я, прежде чем отнести письмо Томасу Кромвелю, чтобы его шпионы изучили, нет ли в нем тайного изменнического послания.

Большой человек, лорд-секретарь и наместник церкви, приглашает меня в свои личные покои, где сидят, склонившись над письмами и счетными книгами, трое. Дела этого мира вращаются вокруг Томаса Кромвеля, как вращались вокруг его прежнего хозяина, Томаса Уолси. Он ничего не упустит.

– Король просит вашего сына прибыть ко двору и объяснить свое письмо, – говорит он мне.

Краем глаза я замечаю, что один из писарей замирает с пером наготове, чтобы записать мой ответ.

– Я молюсь о том, чтобы он приехал, – отвечаю я. – Я скажу ему как мать, что он должен приехать. Ему следует выказать Его Милостивому Величеству должную покорность, как поступаем мы все, как его учили с детства.

– Его Величество уже не сердится на своего кузена Реджинальда, – мягко произносит Кромвель. – Он хочет понять его доводы, хочет, чтобы Реджинальд поговорил с другими учеными, чтобы они пришли к согласию.

– Какая прекрасная мысль, – я смотрю прямо в его улыбающееся лицо. – Я напишу, чтобы Реджинальд немедленно приехал. Добавлю приписку к письму.

Кромвель, великий лжец и великий еретик, величайший пособник своего хозяина, склоняет голову, словно его поражает моя верность. Я не лучше его, я кланяюсь в ответ.