Проклятие любви

Или я передумаю, – мысленно добавила она. Он хотел было обнять ее, но, видя ее напряженное лицо, заколебался, потом опустил руки.

– Возьми новый папирус, – торжественно повелел он писцу. – Записывай то, что я буду говорить.

Он начал диктовать, и вдруг Тейе сделалось невыносимо стоять здесь без движения, слушая его визгливый детский голос. Голову ее стало сильно припекать, а камни под ногами казались слишком холодными. Сдержанно поклонившись, она покинула его, подзывая на ходу Пиху и носителей балдахина. Она все ускоряла шаг и, оказавшись у озера, уже почти бежала, на ходу снимая браслеты, потом рванула с шеи ожерелья, сорвала с головы и отшвырнула в сторону парик. С криком она бросилась в воду, с открытыми глазами нырнула до самого дна, чувствуя, как вода заполняет рот и уши. Не в силах больше задерживать дыхание, она вынырнула на поверхность и поплыла. Что я наделала? – думала она. – Что? Она вышла на берег, совершенно выбившись из сил, когда руки и ноги уже отказывались повиноваться ей, и легла под балдахином, растирая влажную кожу.

Этой ночью Аменхотеп пришел к ней. Его приход объявил вестник, который затем приказал ее слугам покинуть покои и удалился сам. Она соскользнула с ложа, опускаясь на пол, чтобы поцеловать его босые ноги. Он попросил ее подняться, и некоторое время они стояли, глядя друг на друга. Тейе заметила про себя, что он на голову выше ее, такого же роста, как и его отец. Он недавно пил ароматное вино, в его дыхании чувствовался запах эссенции лотоса. Губы были окрашены хной, а глаза тщательно подведены углем. Свободные складки его мягкого белого парика покоились на шее.

– Ты боишься? – спросил он участливо, беря ее за руку.

Она смотрела, как он перебирает ее пальцы, и понимала, что ей не страшно. Она покачала головой. Он снял парик, аккуратно положил его на столик и провел рукой по гладко выбритой голове. Его вытянутый, выдающийся вперед подбородок и миндалевидные глаза казались слишком выпуклыми, отчего лицо приобретало жестокое выражение, но его взгляд был спокойным. Под прозрачной белой накидкой, которую он теперь отбросил, он был совершенно голый, бледные полные бедра рыхло подрагивали в свете ламп. Тейе отталкивала его несуразность, и одновременно ее влекло к той его части, что была ею самой. В этом мужчине есть кровь бога, которого я любила, – думала она, – так же как и моя собственная кровь.

Она опустилась на край ложа, и он устроился рядом с ней. Взяв ее лицо в ладони, он повернул ее голову к себе, теперь в его глазах горел лихорадочный огонь, проблеск оживления, от которого на его высоких скулах заиграл легкий румянец.

– На лице Ситамон очень скоро залегли бы такие же жесткие складки, – прошептал он, его дыхание участилось, – но ее глаза никогда не приобрели бы такой глубины и твердости. Я люблю тебя, матушка. Обними меня.

Она обняла его, и ею стало овладевать чувство нереальности происходящего. Будто она безопасно и спокойно спала где-то в другом месте, в другое время и издалека видела себя – во сне. Он не контролировал свою страсть так, как его отец, он предавался любви с упорной неутомимостью, которая была свойственна ей самой. Казалось, он не замечал, что она покорилась ему, терзаемая дурными предчувствиями, и, даже когда он вошел в нее, она все еще спрашивала себя, какому безумию она поддалась. Она отстранилась еще до того, как он перестал двигаться в ней, и, проявив чудеса интуиции, на которые он иногда был способен, он оставил ее в покое и лег рядом, тяжело дыша.

– Тебе не будет от этого вреда, Тейе, – сказал он, будто читая ее мысли. – Ни один бог не осмелится осуждать тебя. Ты под моей защитой.

В течение следующей недели – последней их недели в Мемфисе – он приходил к ней каждую ночь. Аменхотеп предавался любви с той же милой, но все же какой-то странно бесстрастной нежностью, и Тейе, попривыкнув, отвечала ему тем же. Ее тело тосковало по умелым, опытным рукам покойного супруга, его лицо часто вставало перед внутренним взором Тейе. С другой стороны, она никогда не видела от мужа такой исполненной желания нежности, которую проявлял к ней сын. Часто она не говорила ему ни слова, будто слова могли стать подтверждением ее преступления, окончательно сделать реальным то, что все еще было для нее похоже на сон, и он понимал ее или просто предпочитал ее молчание.

Днем они тихо прогуливались рука об руку в садах или, расположившись под деревьями, передвигали фишки на доске. Аменхотеп нанес последний визит в Он, но не просил ее присоединиться к нему, отчего она испытала облегчение. От ее внимания не укрылась новая, молчаливая деловитость ее слуг, когда те принялись паковать вещи для обратного путешествия в Малкатту.