Проклятие Мафусаила

— Так это везде так, друг. Ты лучше скажи, как здесь лучше устроиться с работой? А то слыхал я, что главное — в водолазы попасть.

Кто и когда успел ему это объяснить? Он же никого кроме охранников еще не видел на платформе.

— Говорят, непыльная работка. Не то, что на скважине, а? — не умолкал Леха. — Ты, вроде, один из них. Может, замолвишь за меня словечко?

— По статистике, водолазы-каторжане погибают в среднем при каждом двадцать пятом погружении.

Это была дословная цитата из первой речи инструктора. Произнес ее Молчун не без злорадства и не стал упоминать, что потом инструктор добавил: «Валятся только самоуверенные кретины».

— Как это?

— Износ оборудования и человеческий фактор.

Леха нахмурился.

— Странно, — протянул он. — Мне совсем по-другому рассказывали на пересылке. Мол, часок побарахтался, а потом полдня отдыхаешь. Специально, что ли, подшутили, суки. А тебе самому нырять не страшно?

— Иногда.

— А много у тебя погружений?

— Я не считаю, — соврал Молчун.

— Примерно хотя бы скажи, интересно же!

Он на мгновение задумался, говорить правду или нет.

— Десятка три, наверное.

В камере стало тихо. Только сосед энергично сопел и чесал в затылке.

— Значит, не все так страшно со статистикой-то! — в итоге заключил он и вытянулся на койке, закинув одну ногу на колено и заложив руки под голову. — Где наша не пропадала, верно, Молчун?

Молодой каторжанин недовольно поморщился. Неистребимый оптимизм Лехи уже действовал ему на нервы.

* * *

Хотя в камере, как и всегда, было холодно, проснулся он весь мокрый от липкого пота. Молчун жадно ловил ртом воздух, как будто вырвался на поверхность после долгого погружения. В его ушах еще отдавался эхом собственный крик, которым он себя и разбудил.

На соседней койке причмокнул губами Леха и перевернулся на другой бок, укрывшись одеялом с головой.

С тех пор, как сознание вернулось к нему, кошмары снились Молчуну почти каждую ночь. Он не знал, как справиться с этой напастью. Изводил себя чтением и работой, но пугающие видения все равно преследовали его. Через пару месяцев, отчаявшись, он во время сеанса в барокамере попросил Кусто позвать врача. Тот не слишком торопился и пришел к самому концу декомпрессии. Шмыгая носом и вытирая платочком измученные вечным конъюнктивитом глаза, эскулап без видимого интереса выслушал жалобы Молчуна, после чего покачал головой и признался, что вряд ли чем-то поможет. «Вы же должны понимать, молодой человек! В подобных условиях, — он с отвращением обвел взглядом помещение, — диагноз поставить затруднительно. А без диагноза какое лечение? И вообще, скорее всего, тут случай из психиатрической практики, а это не мой профиль. Если будет совсем плохо, назначим снотворное».

В тот момент хотелось закричать: «Мне уже хуже некуда!». Но Молчун сдержался.

Самое мучительное заключалось в том, что он никогда не мог в точности припомнить, что именно ему снилось. Просыпаясь от собственного крика, с жгучей пустотой в груди, Молчун старался поймать едва знакомые неуловимые образы, которые проносились на периферии сознания, но те бесследно исчезали, как только прояснялось в глазах. Каждое пробуждение напоминало попытку угнаться за миражом. Но он верил, что когда-нибудь все-таки ухватит ниточку, ведущую вглубь его ночных кошмаров.

Лишь одно видение из своего сна он запомнил точно — красивая молодая женщина с горькой улыбкой, которая тянет к нему руки, но никак не может дотянуться.

* * *

— Опять кошмары? — с искренним участием поинтересовался Леха.

Молчун успел умыться холодной водой, которая каким-то чудом не замерзала в трубах, и теперь дожидался, когда за ним придут.

— И не помнишь ничего?

— Ничего.

Леха, кряхтя, поднялся с койки и загородил своим телом раковину. Он переминался с ноги на ногу и отфыркивался, из-за чего походил на моржа, вставшего на задние лапы. В стороны летели мелкие брызги.

Вытирая лицо обглоданным полотенцем, он повернулся к Молчуну.

— Не может такого быть. Что-то должен помнить, а?

— Нет. Ничего, — ответил Молчун и нетерпеливо посмотрел на дверь. Охранник все не шел.

— Также как забыл, что было до каторги?

Слишком много вопросов для раннего утра.

— Я не врач, конечно, но не верю, что человек может все про себя забыть. Тебя жандармы, что ли, по голове много били?

— Били, наверное.

Сокамерник выпятил нижнюю губу, как обычно это делал, когда задумывался.

— Загадочная ты личность, Молчун. Ничего про себя не знаешь. Посадили тебя как матерого. Но одного взгляда достаточно, сразу ясно, что первая ходка у тебя!

— Почему это первая?! — возмутился Молчун, хотя и сам не признавал себя уголовником.

— Да вот почему! — Леха подошел и отдернул вверх рукава его робы.

От растерянности Молчун не сопротивлялся. Затем Леха сунул ему под нос собственные клешни, расписанные тюремными наколками.

— Не мог ты выйти на волю без таких украшений, — объяснил он.

Не зная, чем ответить, Молчун молча опустил рукава обратно, рассматривая свою чистую кожу.

Лязгнул засов, и дверь камеры открылась.

— Кривопятов, на выход! — гаркнул охранник.

— А мне чего делать? — подал голос Леха.