Проклятие палача

Именно этого мужчина и не желал. Он сидел на гладком валуне, а у его ног, обутых в грубые селянские поршни, кипел мутный ручей. Еще совсем недавно, при летней жаре это было тихое движение голубой ленты. Так приятно было находиться в тени огромной ивы и наслаждаться свежестью протекающей воды. Так приятно, что ни о чем не желалось думать и (вот оно счастье!) ничего не вспоминать. Напрасно суровая женщина звала его в свою убогую хижину к опостылевшему грубому столу, на котором обедом был неизменный овечий сыр и жидкая ячменная каша. Мужчине было гораздо приятнее коротать дни в блаженном безделье у ленивого ручья, чем поспешно глотать грубую пищу, а потом пытаться ее отработать, запасая сено и дрова. А как только на него не смотрели суровые глаза этой горянки, он сбегал к ручью, который все лето был душевным лекарем для этого мужчины, некогда гордо именовавшегося доктором медицины Юлианом Корнелиусом.

Теперь же ласковый ручей, насыщенный осенними дождями, стал мутным и бурлящим. Его вода уже не столь приятна на вкус, а серая пена от брызг и вовсе отворачивает взгляд. Но что обиднее всего, так это то, что ускорившееся течение воды вызывает внутреннее волнение и тревогу, заставляющие оглядываться по сторонам и даже принимать решения.

– Мне нужна вода!

Опять голос этой суровой женщины. Он уже не столь приятен, как несколько месяцев назад и Юлиан Корнелиус со вздохом черпнув в деревянное ведро мутной воды, повесив голову, не попрощавшись, уходит от летнего друга ручья.

– Там на столе, – отрывисто говорит женщина и с той же интонацией добавляет: – Зарежешь овцу и отнесешь в селение мясо. Так староста велел.

Со старостой встречаться не хочется. Не хочется сухих комков сыра и жесткой лепешки. Не хочется и тела этой женщины. Она требовательно прижималась этой ночью к Юлиану Корнелиусу, но ничего не добившись от него, что-то прошипела на своем языке и отвернулась. Утром ее опять рвало и она пила много воды. У нее будет еще один ребенок. У этих трех мальчуганов, что сурово смотрят за тем, как медленно мужчина пережевывает пищу, будет еще один братик. А может, сестренка. Во всяком случае, еще один рот. К весне женщина родит, а на следующий день опять примется за работу по хозяйству. Рожать и работать. А что ей еще остается в этом мрачном лесу. Так было всегда. Мужей убила война. Но через селение проходят воины, а то и просто всякие приблудные.

Такие, как Юлиан Корнелиус.

Нужно было все-таки этой ночью удовлетворить ее желание. Этого требовало чувство благодарности, но возрастающее с каждым днем отвращение к этой убогой жизни, лишало лекаря даже малейшего возбуждения.

Не думалось еще несколько месяцев назад Юлиану Корнелиусу, что придется резать овцу и свежевать ее как простому селянину. Таскать камни с огорода, косить траву, рубить лес и еще множество всякой всячины, без которой не пережить зиму. Вот только не хотелось провести зиму в этих диких горах. Не хотелось думать об этом, да и о чем-нибудь другом. Не хотелось спускаться вниз, в селение и опять прятать глаза под суровым взглядом противного старика. Ведь староста никак не может забыть о своей исполосованной кнутом спине, к которой отчасти причастен и лекарь герцога наксосского.

Кто же мог подумать, что все так обернется. Вот так мучительно тяжко. Хотя…

Могло все сложиться гораздо хуже.

Даже вспомнить страшно…

* * *

– …Что, открыл глазки? Рожа твоя, венецианская… Как ты мне противна. Так бы и дал по зубам…

– Отойди Иосиф от него. А то чего доброго и выбьешь ему зубы. Тогда цена его вдвое упадет. Беззубый раб всегда подозрителен. То ли он болен, то ли слишком строптив. Герш приказал доставить его в целости.

О ком говорят эти люди? И почему они говорят… Юлиану Корнелиусу знаком с детства этот презираемый христианами язык. Но лекарь превосходно знает язык тех, кто погубил Христа. Потомки тех, кто терзал сына божьего, теперь желают зла и самому Юлиану Корнелиусу. Ведь они говорят о нем!

Проклятая голова просто разрывается от винных паров. Во рту жжет пустынный песок, а внутренности готовы низвергнуть тошнотворное брожение. Но ни выпить воды, ни выблевать, ни даже пошевелить руками и ногами. Он крепко связан, а во рту вонючий комок шерсти.

Вот оно – похмелье от угощений и щедрот сильных мира сего. Вино короля Душана, а затем и герцога наксосского не только лишили разума, но и воли. И кого! Славного доктора медицины, вылечившего самого короля сербов и греков! Обласканного им новым шелковым платьем и пригоршней золотых дукатов!

Юлиан Корнелиус с трудом приподнял налитую свинцом голову. Его связанное тело небрежно одето в домотканые брэ и короткую тунику. Одежда местных селян. Где в ней могут сохраниться золотые монеты? В каком потайном кармане? Да и могут ли сохраниться дукаты у того, кто связан по рукам и ногам.

Что же произошло? Что случилось? И как это могло статься?

Ведь пошлет за великим лекарем король Душан или понадобиться он герцогу наксосскому, а Юлиан Корнелиуса нет! Его похитили люди проклятого еврея Герша и желают продать в рабство. Да за такое Гершу головы не снести!