Проклятие Пиковой дамы

— Я любил ее, вы правы, так страстно любил, что чувствовал вину перед Варей и Сережей. Я не забывал их, но Аня… Она захватила меня полностью. Я готов был ради нее на все, ради ее улыбки, смеха, поцелуя. И я делал все для нее, но со временем стал замечать, как моя милая, ясная, искренняя, светлая девочка меняется. Становится легкомысленной кокеткой, ленивой, избалованной, комнатной куклой, — с горечью рассказывал Николай Васильевич. — Я замечал все это, но не переставал любить ее, просто я все больше превращался в верного пажа, в придворного, в обслугу. Я очень хотел детей, Аня знала об этом, но боялась, что беременность помешает ее работе. Она не хотела оставлять сцену даже на год, на полгода. Она не отказывалась категорически заводить детей. Но в разговоре со мной приговаривала, что, если Бог даст, тогда она, конечно, родит.

Время шло, ничего не менялось, мы все больше отдалялись друг от друга, я все еще любил ее, но уже скорее по привычке. И особенно, когда она пела. В эти минуты я мог простить ей все. У нее был удивительный, волшебный голос. Он завораживал, заставлял забыть обо всем… Возможно, мы так и жили бы до самой старости, но однажды дождливым сентябрьским днем я встретил Машу. Она стояла под козырьком служебного входа, как маленький нахохлившийся воробышек. Такая тоненькая, с огромными сияющими глазищами и смотрела на дождь как на вселенское чудо, словно никогда не видела этой удивительной красоты. И знаете, мне вдруг тоже показалось, что дождь какой-то необыкновенный. Особенный, серебристый.