Проклятие рода

- Нет! – Мотнул бороденкой Ондрейка. – Самое время лес валить, стволы стаскивать, поле новое зачинать. Худа больно землица наша. Одно бросать, другое расчищать надобно. Коль лес молодой рубить, пару-тройку лет урожаи сымать можно, коль постарше лет на полста, вдвое больше. Деревья свалить, да стволы вытащить, по весне выжигать. С местом не промахнуться главное. Не приведи Господь на торфяники нарваться! Не потушишь вовек. Так и будут чадить. Выжечь, межой огородившись, да россыпи каменные убрать. Ан нет, каждый год по весне каменюги заново всходят, будто змей их сеет, яко зубы свои. Корчевать после… Страшна работа. – Крестьянин аж головой закачал. – Сколь людишек на том надорвалось… А уж опосля токмо сеять, да сперва до четырех разов сохой пройдись, пяток разов оборонись, и тогда запахивай. Скородьбой не насеешь, заскорежится семя. Навозу бы, да скота маловато. Так и живем…

- Что ж и скота совсем мало? – Удивился Болдырь.

- Да есть коровенки, да лошадок немного… - Уклончиво отвечал старик.

- Из плена басурманского шел чрез немецкие, да иные земли, видал, как тамошние крестьяне зимой под ярь вспахивают. Про снега, да морозы и вовсе они не слыхивали. – Заметил казак.

- Нечто так бывает? – С удивлением оглянулся на него Ондрейка. – Райская поди землица. То благодать Божья, не иначе!

- Все едино плачут людишки тамошние. У них своих князей, да бискупов хватает. Обирают до нитки, до зернышка, до ягодки.

- Видать везде правды мало. – Грустно заметил Ондрейка.

- У нас своя правда, казачья. Нам иной не надобно. – Приосанился Болдырь, глянул на примолкшего Кудеяра. – Верно говорю, атаман?

- Истинно. – Отозвался не сразу.

Дорога была пустынная. Ни одной живой души за день не встретилось. Как стемнело, в лесу ночевку устроили. Костер большой от волков, да для обогрева развели. Лошаденку крестьянскую выпрягли, своих вместе с ней к саням привязали, овса шедро всем троим отсыпали. Кудеяр с Болдырем снедь богатую из торбы походной достали, накормили Ондрейку сытно. Удивился крестьянин:

- Пост ведь, а вы скоромное…

- На походе можно. – Важно ответил казак, отдирая еще крепкими зубами волокна вяленого мяса. – После отмолим. Жуй давай. Ты с нами, тебе тож дозволено.

- Ну тогда, прости Господи, согрешу, коль заодно. – Быстро согласился Ондрейка. – До Сельца доберемся, я вас попотчую в ответ. Токмо не обессудьте, бедновато живем. – С простодушной хитрецой добавил мужик, опуская глаза.

- А как бы один поехал? Не боязно? – Спросил Ондрейку Кудеяр, укладываясь спать на толстой подстилке из нарубленного Болдырем ельника.

- Не впервой! – Усмехнулся крестьянин. – С молитвой, да топором вострым… Тихо у нас, любой шорох выдаст, что о четырех ногах кто пойдет, что о двух. Волков лошадка за версту почует, всхрапнет сразу. Сон, как рукой снимет. – И казаку, устраивавшемуся поудобнее возле костра, дабы нести первую стражу. - Ты, добрый человек, ложись почивать то ж. Войны ж нет покудова. А в санях места всем хватит.

- Не можно слабину давать на походе! – Отказался Болдырь.

- Дело хозяйское. – Не стал уговаривать Ондрейка, тут же улегся в сани, да в сено поглубже закопался и затих.

Кудеяру не спалось. Лежал на спине, широко глаза распахнув, смотрел на небо звездное, старца печорского вспоминал:

- Рек он, что Господь вразумит, да и Болдырь согласен, что знак будет. Токмо когда? – Почему-то тоскливо было на душе, скреблись кошки. – И стоит ли в распри мужицкие из-за земли здешней вступаться? За смерть материну не держу уже зла на него. Его и на свете-то не было, дабы за дела родительские отвечать. За Василису? – Вспомнились ласки-поцелуи горячие василька ненаглядного, да вдруг обернулись они слезами жгучими, кровавыми, что вытекали из глаз ее потухших, с тела израненного. Заскрипел зубами атаман, заворочался. Опять полыхнуло в груди болью нестерпимой. – Знать рано еще знаки различать! – Сказал сам себе.

Глава 2. Кивеннапа.

Добравшись до Усть-Охты путники переночевали у словоохотливого Ондрейки Дмитрова, а поутру третьего дня вывел он их на околицу села, скинул шапку, поклонился поясно:

- С Богом, добрые люди!

- И тебе не хворать, православный! Токмо куда идти-то? – Озабоченно отозвался Болдырь, не видя ни пути, не следов человечьих, конных аль санных. Под снежным покровом речная ширь сливалась с берегом единой гладью, упираясь в темную стену леса. – Где дорога-то?