Проклятие рода

Преподобный Хемминг и отец Герман, заметив приближающегося отца Мартина, поприветствовали его. Первый, прошептав какие-то молитвы, склонил свою голову перед доминиканцем и, радушно улыбаясь, пригласил располагаться за столом. Францисканец лишь скользнул по нему отсутствующим взглядом, лицо-маска, как всегда ничего не выражала, и отметился чуть заметным кивком. Расселись следующим образом: Хемминг по центру, слева от него, если смотреть со стороны зрителей, опустил свое тучное тело отец Герман, справа – отец Мартин и Гилберт. Правда, Хемминг посмотрел вопросительно на настоятеля доминиканского монастыря, имея в виду возможность присутствия за столом трибунала постороннего человека, на что отец Мартин пояснил:

- Преподобный, я стал плохо видеть последние годы, поэтому мой помощник поможет мне изучать документы процесса. Он – это мои глаза.

Хемминг, несколько смущенно посмотрел на францисканца, но застывшее лицо ничего не выражало. Отец Герман молчал, лишь нижняя губа чуть искривилась в насмешке, или преподобному так показалось. Но, поскольку возражений он не услышал, то все осталось без изменений.

- Насколько я понимаю, - начал отец Мартин, - мой собрат отец Герман уже успел ознакомиться с материалами нашего процесса, поэтому, до того, как мы приступим к первому допросу, я желал хотя бы бегло их просмотреть…

- Ваше право, отец Мартин… - Расплылся в улыбке Хемминг. – Йоран! – Позвал он долговязого секретаря. – Передай все необходимые бумаги, преосвященному члену нашего святого трибунала.

Парень поднялся из-за своего стола и поднес доминиканцу две тонкие стопки бумаги. В церкви стало довольно шумно, зрители, собравшиеся слишком рано, выражали свое неудовольствие тем, что затягивалось начало представления. Хемминг подал знак стражникам и двое из них двинулись по проходу, раздавая налево и направо удары тупым концом своих алебард и успокаивая тем самым наиболее ретивых. Кое-где вспыхнула даже перепалка, и еще двое стражников устремились туда, наклоняя свое оружие уже боевой частью вперед. Там как раз сидели лесорубы, никогда не расстававшиеся со своими топорами. Но, к счастью, все обошлось без кровопролития. Стороны разошлись мирно, и зал понемногу успокоился.

Бумаги, что передал Йоран отцу Мартину, состояли, как бы из двух частей: первая – непосредственно сам донос или доносы, вторая – предварительное расследование, допросы свидетелей, выводы и предложения для трибунала, сделанные самим Хеммингом.

Доминиканец быстро просмотрел то, что касалось несчастной Гуниллы, пропуская большие куски текста, содержащие богословские рассуждения самого Хемминга, и отметил про себя лишь одно:

- Надо осмотреть детей, которые якобы пострадали от нее…

А вот в случае с Уллой Нильссон отцу Мартину пришлось даже несколько раз перечитать и сам донос некой Барбры, допросные листы ее же вместе с дочерью, приходившихся соответственно сестрой и племянницей покойного, и рассуждения преподобного. Чутье и опыт подсказывали, если отбросить в сторону бред о чарах, инкубе и прочих колдовских вещах, то оставалось ничем не подкрепленное обвинение родственников усопшего его молодой жены в отравлении собственного мужа. Мотив доноса был предельно ясен – получение, судя по всему, значительного наследства.

- С этим будет намного сложнее… - думал отец Мартин. – Нашему преподобному наверняка обещаны щедрые дары, а брату-францисканцу отправить лишнюю женщину на костер только в радость…

- Вы ознакомились, отец Мартин? – Вкрадчивый голос прервал размышления доминиканца. – Пора начинать… - Хемминг уже догадался, что из двух инквизиторов прибывших из Стокгольма наибольшие проблемы ему доставит именно этот. С отцом Германом было все ясно, не смотря на его кажущуюся неразговорчивость, как только речь заходила о ведьмах, францисканец весь менялся, его тусклые глаза озарялись пламенем, выдавая его нетерпимость, фанатическую страсть к уничтожению всякой нечисти. К тому же, как сразу понял Хемминг, монах был ярым сторонником Реформации. А вот доминиканец вызывал опасения. Он был, безусловно, очень умен и решительно подчеркивал свою приверженность к католицизму, об этом свидетельствовала чисто выбритая тонзура, но с другой стороны, на него пал выбор самого Густава Эрикссона из рода Ваза – правителя Швеции. И все это не случайно… Смысл подобного выбора был не ясен Хеммингу. С другой стороны, подумал преподобный, может он и послан сюда за тем, чтобы проверить, насколько мы, сторонники Лютера, можем противостоять достойному противнику из римского лагеря… Но он обратил внимание и на то, как почтительно относились к старому монаху сопровождавшие его английские наемники – сплошные еретики, как считал Хемминг, он видел их бесчинства во время последнего мятежа далекарлийцев. Это они, кощунствуя, временно устроили в его церкви конюшню для своих лошадей.

- А ведь Густав очень доверяет своим англичанам… гораздо больше, чем шведам… а отец Мартин тоже англичанин… - Ломал голову в раздумьях Хемминг.