Проклятие Шалиона

– Примерно так, – и тихо добавил: – Но ты улыбнулся мне и сказал: «Добрый вечер, юный сэр» – таким голосом, словно приглашал меня разделить с тобой стол в таверне, а не скамью у весла.

– Ну, ты же был новичок, таких у нас было немного.

– Я много думал об этом позже. Уверен, тогда я плохо соображал…

– Конечно. Тебя доставили изрядно избитым.

– Это верно. Похищенный, испуганный, впервые в жизни по-настоящему избитый… и ты помог мне. Научил, что делать, чего ждать, как выжить. Дважды отдавал мне свою воду…

– Э, только тогда, когда она была тебе действительно необходима. Я-то к тому времени уже привык к жаре и высох настолько, насколько возможно. Человек со временем ко всему привыкает, и то, что еще недавно доводило его до лихорадки и обморока, начинает казаться лишь легким неудобством. Самым главным было – не терять сознание за работой.

– Ты был добр ко мне.

Кэсерил пожал плечами.

– Почему нет? Чего мне это стоило?

Бергон покачал головой.

– Любой может быть добрым, когда у него все хорошо. Я потому и считал всегда доброту естественной добродетелью. Но когда были мы голодны, мучимы жаждой, больны, испуганы, а смерть в этом царстве страха заглядывала нам через плечо, ты оставался таким же вежливым, как джентльмен в удобном кресле перед камином.

– События могут быть ужасными и неизбежными. Люди же всегда могут сделать выбор – если нет, как бы они все это выносили?

– Да, но… я не знал этого до тех пор, пока не столкнулся сам. Я начал верить в возможность остаться в живых. И я имею в виду не только мое тело.

Кэсерил кисло улыбнулся.

– Я был тогда почти мертв.

Бергон снова покачал головой и на ходу пнул ногой серебристый песок. Заходящее солнце высветило лисью рыжину в его темных дартаканских волосах.

Покойная мать Бергона считалась в Шалионе суровой решительной женщиной, пытавшейся использовать борьбу между своим мужем и наследником в интересах сына. Но Бергон, похоже, очень любил ее и помнил; ребенком он пережил с ней две осады, когда они были отрезаны от армии отца во время непрекращающейся войны с его сводным братом. Он был очень привязан к этой умной женщине с твердым характером и с правом голоса на мужских советах. Когда они с Кэсерилом делили весло на галере, он часто говорил о своей покойной матери, желая приободриться, хотя и не называл ее имени. Не о своем живом отце. Зрелый разум и самообладание Бергона, выказанные им на галере, не были целиком и полностью наследием Лиса, решил Кэсерил.

Улыбка Кэсерила стала шире.

– Ну так позволь рассказать тебе, – начал он, – все о принцессе Исель ди Шалион…

Бергон ловил каждое слово Кэсерила, когда тот принялся описывать Исель – ее вьющиеся янтарные волосы, блестящие серые глаза, пухлые улыбчивые губы, ее мастерство наездницы и образованность. Ее хладнокровие и крепкие нервы, умение быстро и собранно действовать в момент опасности. В общем, продать Исель Бергону было столь же трудно, как продать еду умирающему от голода, воду – изнывающему от жажды, одежду – голому в снежную бурю; а ведь он еще даже не упомянул, что принцесса унаследует трон Шалиона! Юноша был уже наполовину влюблен. Лис представлял собой большую угрозу – он бы заподозрил подвох. У Кэсерила не было намерений сообщать рею об этом подвохе. Бергон – другое дело.

«Ему – только правду».

– Есть кое-что, что заставило Исель поторопиться со своей просьбой, – продолжил Кэсерил, когда они добрались до конца пляжа и повернули обратно. – Это величайший секрет, и она просит тебя, как ее будущего мужа, сохранить его в тайне. Это только для твоих ушей. – Он набрал в грудь морского воздуха и собрал всю свою решительность. – Все началось с войны между Фонсой Мудрым и Золотым Генералом…

Они еще дважды прошли по песку туда и обратно, ступая по своим собственным следам, прежде чем Кэсерил закончил рассказ. Солнце превратилось в красный шар и уже почти касалось плоского морского горизонта, а бившиеся о берег волны потемнели и все дальше накатывались на берег. Кэсерил был откровенен с Бергоном, так же как с Истой, и ничего не утаил, кроме разве что исповеди несчастной рейны. Рассказал он также и о Дондо, обитавшем ныне у него в животе. Лицо принца, красноватое от закатного солнца, было задумчивым.

– Лорд Кэсерил, если бы мне рассказал это кто-нибудь другой, я бы не поверил. Я бы решил, что этот человек безумен.

– Безумие могло бы быть вполне естественным следствием подобных переживаний, принц, но только не их причиной. Все это правда. Я видел это сам и убедился. Я почти уверен, что тону в этом. – Неудачное слово вкупе с шумящими морскими волнами рядом заставили Кэсерила вздрогнуть. Интересно, заметил ли Бергон, что все это время Кэсерил старался идти так, чтобы его собеседник оставался между ним и морем?

– Ты пытаешься представить меня героем детских сказок, избавляющим принцессу от злых чар поцелуем.

Кэсерил прокашлялся.

– Ну, одним поцелуем тут не обойтись, полагаю. Брак должен быть осуществлен, чтобы считаться заключенным законно. Заключенным с теологической точки зрения, я бы сказал.