Проклятие Шалиона

– С того самого дня, когда в зверинце ворон Фонсы буквально скакал у вас на голове, крича: «Это он! Это он!» Избранный мною бог, как бы это сказать, любит неясности, но в этом случае было по меньшей мере трудно перепутать и не понять.

– А я тогда светился?

– Нет.

– А когда я… гм… стал таким?

– В промежуток между вчерашним вечером, когда я видел вас в последний раз – вы возвращались в Зангр, ковыляя, как будто свалились с лошади, – и сегодняшним днем, когда я увидел вас в храме. Думаю, сами вы сможете определить точное время лучше меня. Не хотите ли немного перекусить, милорд? Вы не слишком хорошо выглядите.

Кэсерил ничего не ел с тех пор, когда Бетрис в полдень кормила его хлебом с молоком. Умегат подождал, пока гость откусит и прожует кусок сыра, затем сказал:

– Одной из моих должностей, когда я в молодости был священником – задолго до того, как прибыл в Кардегосс, – была должность помощника следователя, занимающегося делами, связанными с использованием смертельной магии.

Кэсерил чуть не подавился; Умегат спокойно продолжал:

– Или чуда смерти, если пользоваться более точными теологическими терминами. Мы раскрыли бесчисленное множество самых разнообразных тайн – обычно это был яд, хотя некоторые… гм… менее умные убийцы иногда пытались использовать методы погрубее. И я объяснял им, что Бастард не казнит грешников кинжалом или молотком. Настоящее чудо смерти куда более тонко и изысканно, нежели может предположить их прямолинейное мышление. Я никогда не сталкивался с подлинным случаем применения смертельной магии, когда жертва была бы невинна. Если быть точным, Бастард склонен скорее к чуду правосудия.

Его голос стал тверже, решительнее; интонации слуги и мягкий рокнарский акцент исчезли.

– А, – пробормотал Кэсерил, выпив еще вина. «Это самый разумный человек из встреченных мной в Кардегоссе, а я даже не соизволил обратить на него должного внимания за все эти три месяца, потому что на нем одежда слуги». Вероятно, Умегат и не стремился обращать на себя чье бы то ни было внимание. – Знаете, эта одежда грума – словно плащ невидимки.

Умегат улыбнулся и, отпив вина, ответил:

– Да.

– Так… вы теперь следователь?

Все кончено? Теперь его арестуют, обвинят и казнят, если не за убийство, то за покушение на Дондо?

– Нет, теперь уже нет.

– Так кто же вы в таком случае?

К недоумению Кэсерила, Умегат, сощурив глаза, рассмеялся:

– Я святой.

Кэсерил не мигая уставился на него, затем медленно осушил свою чашку. Умегат снова наполнил ее. В любом случае Кэсерил не считал этого человека сумасшедшим. Или лжецом.

– Святой. Святой Бастарда.

Умегат кивнул.

– Это… необычное дело для рокнарца. Как так получилось? – Это был глупый вопрос, но вино на пустой желудок затуманило голову.

Улыбка Умегата стала печальной.

– Для вас – только правда. Полагаю, имена не столь важны. Это было целую жизнь назад. Когда я был молодым лордом на архипелаге, я влюбился.

– И молодые лорды, и молодые простолюдины влюбляются повсюду.

– Моему любимому было тогда около тридцати. Человек ясного ума и доброго сердца.

– О нет. Только не на архипелаге!

– Именно. Тогда я не интересовался религией, а он был тайным приверженцем Пятибожия. Мы собирались вместе бежать. Я добрался до корабля в Браджар, он – нет. Я плохо переносил путешествие – всю дорогу мучился от морской болезни и страдал от отчаяния. Тогда, думаю, я научился молиться. Я еще надеялся, что он доберется до Браджара на следующем судне, и мы встретимся в портовом городе, куда и собирались плыть изначально. И только через год, от нашего общего знакомого, рокнарского торговца, я узнал, как мой друг встретил смерть.

Кэсерил взял чашку.

– Как обычно?

– О да. Гениталии, большие пальцы рук – чтобы не мог показывать образ пятого бога… – Умегат дотронулся до лба, солнечного сплетения, пупка и сердца, прижав большой палец к ладони изнутри в жесте Четырехбожия, – большой палец символизировал Бастарда. – Они оставили язык, чтобы он мог предать своих товарищей. Он никого не предал. И после долгих пыток принял смерть на виселице.

Кэсерил коснулся лба, губ, солнечного сплетения, пупка и прижал ладонь с широко разведенными пальцами к сердцу.

– Соболезную.

Умегат кивнул.

– Я долго думал обо всем этом. То есть тогда, когда не напивался до потери сознания, и меня не выворачивало наизнанку, и я не впадал в отупение. Да, юность… Все дается непросто. Наконец однажды я подошел к храму и вступил внутрь. – Он вздохнул. – Орден Бастарда принял меня. Бездомному дали дом, одинокому – друзей, отверженному – честь. И работу. Я был… очарован.

«Настоятель храма».

Умегат опустил кое-какие детали, понял Кэсерил. Сорок лет или около того. Не было ничего удивительного в том, что энергичный, умный, целеустремленный человек поднялся до такого уровня по иерархической лестнице храма. Непонятно лишь, откуда взялось это сияние вокруг его тела, словно свет полной луны над снежной равниной.

– Хорошо. Чудесно. Замечательная работа – сиротские приюты, расследования… А теперь объясните все же, почему вы светитесь. – Вина он явно перебрал. И даже более того.