Проклятие Шалиона

– Бастард хоть и самый слабый из Семьи, но он бог равновесия. Это большой палец, что помогает остальным четырем надежно и ловко держать предметы. Говорят, что если один бог воплотит в себе всех остальных, то истина станет единой, простой, совершенной, а мир вспыхнет светом. Некоторые находят эту мысль привлекательной. Лично я считаю ее ужасной, но у меня всегда был плохой вкус. В то же время Бастард, не связанный с каким-либо одним сезоном, присутствует в каждом из них и оберегает всех нас. – И пальцы Умегата – Дочь, Мать, Сын, Отец – поочередно ударились о подушечку большого.

Он продолжал:

– Золотой Генерал был очищающей волной судьбы, которой было предначертано снести весь мир. Душа Фонсы смогла справиться с его душой, но не смогла противостоять великому предначертанию. Когда демон смерти унес из мира их души, невыполненное предначертание бременем легло на потомков Фонсы – миазмы неудач и мучение душ. Темные тени, которые вы видите, – незаконченное дело Золотого Генерала в этом мире, окружившее мраком жизнь его врагов. Его посмертное проклятие, если угодно.

Кэсерил задумался, были ли все неудачные военные кампании Иаса и Орико следствием того, о чем ему поведал Умегат.

– Как… как можно разрушить проклятие?

Умегат вздохнул.

– Мне было сказано, что оно будет снято через шесть лет. Другого ответа я не получил. Может, оно закончится со смертью всех потомков Фонсы.

«Но это… рей, Тейдес… Исель!»

– Или же, – продолжал Умегат, – оно просто иссякнет с течением времени, как струйка яда. Оно должно было убить Орико еще несколько лет назад. Общение со священными животными очищает рея от разрушающего действия проклятия, но лишь на короткое время. Зверинец помогает бороться с разрушением, но бог так и не объяснил мне почему. – Голос Умегата стал мрачным. – Боги не пишут ни писем, ни инструкций, знаете ли. Даже своим святым. Я просил об этом в молитвах. Часами просиживал с пером, на котором то и дело высыхали чернила, полностью отдаваясь ему во власть. А что он послал мне взамен? Всклокоченного ворона, умеющего произносить одно-единственное слово.

Кэсерил виновато заморгал, вспомнив о бедной птице. Откровенно говоря, он жалел о смерти ворона куда больше, чем о смерти Дондо.

– Вот чем я тут занимаюсь, – подвел итог Умегат и пристально посмотрел на Кэсерила. – Ну а вы что тут делаете?

Кэсерил беспомощно развел руками.

– Не знаю. Может, вы мне подскажете? Вы говорите… я теперь свечусь и выгляжу так же, как вы? Или как Исель? Или как Орико?

– Вы выглядите, как ничто из того, что мне довелось видеть с тех пор, как я обрел внутреннее зрение. Если Исель – свеча, то вы – пожар. На вас… действительно невозможно смотреть спокойно.

– Я совсем не чувствую себя пожаром.

– А чем вы себя чувствуете?

– Вот сейчас? Кучей дерьма. Больным. Пьяным. – Он вылил в рот последние капли вина со дна своей чашки. – У меня ужасная боль в животе, которая то отпускает, то снова накатывает. – Сейчас он не чувствовал боли, но живот все еще был раздут. – И я устал. Я не чувствовал себя таким усталым с тех пор, как валялся в приюте Матери в Загосуре.

– Думаю, – осторожно проговорил Умегат, – что очень, очень важно, чтобы вы сказали мне правду.

Губы его улыбались, а серые глаза словно прожигали насквозь. Кэсерилу пришло в голову, что хороший следователь храма и должен быть таким: обаятельным, мастером внушать допрашиваемым доверие. Уметь смягчить их сопротивление выпивкой.

«Ты уже принес свою жизнь в жертву. Теперь поздно хныкать и сожалеть о содеянном».

– Прошлой ночью я попытался использовать смертельную магию против Дондо ди Джиронала.

Умегат не выглядел ни потрясенным, ни удивленным.

– Да. Где?

– В башне Фонсы. Я пробрался туда через дыру в крыше. Я принес собой крысу, а вот ворон… он пришел ко мне сам. Он не боялся. Я ведь кормил его раньше.

– Продолжайте… – выдохнул Умегат.

– Я перерезал горло крысе, свернул шею бедному ворону и молился, стоя на коленях. Потом была боль. Непереносимая боль. Я не ожидал такого. Я не мог дышать, свечи погасли. Да, и я сказал «спасибо», потому что почувствовал… – Он не мог объяснить словами, что именно он почувствовал, описать это странное спокойствие, словно он безмятежно отдыхал в тот миг в тихом безопасном месте. И остался в нем навеки. – Потом я потерял сознание. Я думал, что умираю.

– А потом?

– Потом… ничего. Я проснулся в предутреннем тумане, больной, замерзший, чувствуя себя полным идиотом. Нет, погодите-ка… я видел сон. Мне снился кошмар, я видел, как умирал Дондо. Но я знал, что проиграл. Тогда я встал и полез по крышам, чтобы вернуться в постель. А потом ворвался ди Джиронал…

Умегат побарабанил пальцами по столу, глядя на Кэсерила из-под полуприкрытых век; затем он стал изучать его с закрытыми глазами. Снова открыл их.

– Милорд, можно мне осмотреть вас?