Проклятие (СИ)

За последние несколько дней он говорил с Грейнджер столько, сколько не говорил уже много месяцев ни с кем, а с ней так вообще — никогда. И проводил с ней так много времени, что есть, пить, читать, вообще быть в ее обществе стало чем-то естественным. Если бы шестнадцати или семнадцатилетнему ему кто-то сказал, что годы спустя его не будет тяготить общество Гермионы Грейнджер, и более того, что он даже будет находить общение с ней приятным, он, видит Мерлин, отгрыз бы себе язык в то же мгновение, лишь бы этого не произошло. Но не в его нынешнем положении выбирать себе компанию. Да и, откровенно говоря, для него завтра может и вовсе не наступить, так что есть ли смысл мучиться вопросами, которые по всей видимости мучили Грейнджер. Какая нахрен разница, странно ли, нормально ли делить друг с другом все происходящее. Малфой не думал об этом. В настоящее время такие мысли не имели никакого смысла. Он знал, что ему комфортно с Грейнджер. С ней приятно говорить и, что еще важнее, с ней приятно молчать. И если закрыть глаза на предрассудки о ее происхождении и ней самой, стоит признать — из всех молодых женщин, которых он встречал, она далеко не самая уродливая или тупая. А какому нормальному мужчине будет неприятна компания привлекательной интересной девушки? Да и, если уж откровенно, Малфой устал справляться со своей ношей один. Ему не хватало поддержки, добрых слов, ободряющих фраз и того, кто бы твердил ему “Все будет хорошо”, отвлекая от неприглядной действительности и укрепляя веру в себя. И Гермиона Грейнджер, удивительно, будто все это поняла, а может, ей подсказала интуиция.

Жаль только, что интуиция не подсказала ей обойти стороной тему, которую она сейчас затронула. Малфой в мгновение ока ощетинился, приготовившись держать удар. Он не терпел, когда нарушались границы его личного пространства. Его страхи, его чувства, какой он и на что способен или не способен — касалось только его самого. Она знала о нем только то, что он сам позволил ей узнать. Да, именно так. И все эти моралистские попытки воззвать к его “как бы” лучшей стороне — полнейший провал.

— Есть, я вижу, что есть. Драко, бояться — это нормально, но ты теперь не один, я помогу тебе, пожалуйста, позволь мне помочь, — по мере того, как Гермиона говорила все более и более сбивчиво, на лице Малфоя проступало все большее раздражение. — Ты же знаешь, тебя не отпустят, они не дадут тебе уйти. Но я могу помочь, Гарри согласится подождать, и у нас будет время. Я найду выход. Доверься мне.

— Что ты себе напридумывала? Вообразила, что пара тройка ободряющих фраз и вдохновляющая речь убедят меня отправиться на заклание? — Драко отошел от Гермионы и теперь говорил, стоя к ней спиной.

— Спешу тебя разочаровать — мне плевать, что я обрекаю всех на, как ты говоришь, “черт=те что”.

— Я тебе не верю, — уверенно возразила Гермиона.

Она никогда не считала себя тем, кто видит людей насквозь или через пару часов общения способен составить правдивое и верное представление о человеке. Но что касается Драко Малфоя, в одном она была уверена на все сто — он из тех людей, кому нужна непоколебимая вера в них самих. Для правильных поступков и верных решений ему рядом нужен кто-то, кто не даст оступиться и поможет подняться, если это вдруг случилось, кто будет верить и знать, что все получится.

— Значит, ты дура, — холодно констатировал Малфой.

— Я не дам тебе уйти, — упрямо проговорила Грейнджер.

И это было правдой, она не позволит ему сбежать и совершить то, что окончательно раздавит его.

— Удачи, — обронил он, подзывая с помощью заклинания из кармана мантии небольшой предмет и отправляя его в руки Грейнджер. — Хватит трепаться, пора начинать.

На ладонь Гермионы опустился небольшой, но неожиданно увесистый, темный камешек с отверстием, в которое был вдет шнурок.

— Никогда не знаешь, к чему приведут игры с силой, взятой взаймы, — пояснил он, будто и не было минутой ранее разговора на повышенных тонах, — эта хрень должна защитить тебя. Теоретически.

Грейнджер повязала шнурок на шею, слабо усмехнувшись.

— Что не так? —насторожился Малфой.

— Все так, — пожала плечами Гермиона.

Хотелось в лицо заявить ему, что в этом весь он — распинаться о том, какой он ужасный, язвить, оскорблять ее друзей и сыпать пошлыми шутейками, а через мгновение вручать ей охранный талисман. И повторялось это с завидной регулярностью — будто намеренно он пытался задеть ее, рассуждая об умственных способностях ее друзей или оттачивал чувство юмора, слагая эпиграммы на ее факультет, а потом вставал, чтобы отодвинуть ее стул и помочь сесть, придерживал для нее дверь, уступал удобное кресло и все в таком духе.