Проклятие Синь-камня: книжка о потерянной любви

К тому времени, как Мартин с Мишкой добрались до площади, перед съезжей избой уже собралось человек пятьсот. Площадь была маленькой, стояли очень тесно. Толпа недовольно гудела. Некоторые прихватили из дома рогатины и дубины. Явились несколько разбойников, зимовавших в Преображенском, — у них в руках находились боевые цепы.

— Слушать Высочайший указ, — седовласый капитан взобрался на крыльцо и с важным видом развернул бумагу. — Божией милостию мы, Петр Вторый, емператор и самодержец Всероссийский. И протчая, и протчая, и протчая…

— А у тебя печать на указе есть? — заорал кто-то из толпы.

— Великий Государь же наш малолетний, — подхватил кто-то ещё. — А кто за него подписал? Не сам ли Ульян Акимович?

— Подпись покажи, капитан! — звучали раздражённые голоса. — А ежели подписи нет, мы никаких указов слушать не собираемся…

Один из крестьян влез на крыльцо и попытался вырвать бумагу из рук военного. Путилов гневно его оттолкнул, возникла свалка. Драгуны бросились защищать своего командира, но крестьяне тоже умели толкаться, и среди них тоже были крепкие мужики. Никто из военного отряда не озаботился заранее оцепить крыльцо, принять фузеи на изготовку или хотя бы остаться верхом, чтобы сохранить возможность потоптать бунтовщиков конями. А в простой толчее и в уличной драке все были равны.

Поручик Романовский, пытавшийся построить драгун, был быстро сброшен на снег. С него содрали шубу и принялись лупить ногами. Кто-то из бойцов, защищавших офицера, получил санной оглоблей пониже спины. Другим попало цепами. С большим трудом, орудуя прикладами, отряд пробился к крыльцу и затащил туда избитого поручика. Путилов тем временем разобрался с желающими посмотреть подпись, и сбил замок на двери. Драгуны с командирами отступили в избу и забаррикадировали вход.

— Братцы, отойдите назад, — орали в азарте крестьяне. — Сейчас мы их выкурим.

Девки и парни притащили сена, и разбросали его у стен. Сено тотчас полыхнуло. Следом загорелись стены. Дым потянул в избу. Обороняющиеся ещё какое-то время соображали, что им делать дальше. А потом дверь распахнулась, а на крыльцо выскочили Путилов с Романовским. Двум мужикам, которые заступили им путь, офицеры снесли головы выстрелами в упор. Снег обагрился, по площади разлетелись мозги. Бабы заверещали, толпа отхлынула.

Воспользовавшись замешательством противника, драгуны добрались до своих коней и вскочили в сёдла. Дальше пешим удержать их было уже очень сложно. Крестьяне пытались стаскивать кавалеристов на землю. Но куда там! Размахивая палашами и ранив ещё несколько человек, отряд капитана Путилова вырвался из толпы, дал шпор и помчался из Преображенского по дороге на дворцовое село Моршу.

* * *

На похороны застреленных крестьян пришли даже из деревни Кутли — самой удаленной в вотчине. Собрались несколько тысяч человек. Отец Савва отслужил заупокойную под огромными хлопьями снега. В Преображенский храм не помещалась даже малая доля тех, кто оплакивал погибших. Решили готовиться к отражению новой атаки Путилова. В том, что она состоится, сомнений не оставалось. Все понимали, что в пылающей избе седовласый капитан испытал животный страх, выглядел перед своими драгунами жалким и беспомощным. А такое не прощают.

Конечно, были те, кто сразу сбежал из села. Например, староста Афанасий Погодаев, которому теперь грозили и дыба, и Сибирь, а может и колесование. По слухам, он отправился к дочке в Саратов. Но большинству бежать было некуда.

Несколько разбойничьих атаманов до срока собрали свои ватаги. Мужики прошлись по округе и снесли в село всё оружие, какое сумели найти. Отставной солдат Яков Макаров взялся обучить обращаться с ним тех, кто не умел. Мартин тем временем залечивал хвори пострадавших во время событий на площади. Там были не только колото-резанные раны и шишки. Люди в толпе подавили друг друга. Но тяжёлые больные отсутствовали — так что можно было обойтись настойками и целительными разговорами о Боге.

На что рассчитывали крестьяне, взявшиеся противостоять регулярному войску? Ведь пичаевские мужики при поддержке ценских разбойников не смогли бы отбиться даже от Луцкого драгунского полка31, который зимовал в Тонбове. Не говоря о более крупных соединениях, если бы их бросили на подавление бунта. Многие в Преображенском уповали на помощь архимандрита Софрония32, грека по национальности. Если бы настоятель Солотчинского монастыря поехал в Москву и сумел там договориться о перемирии до завершения суда и об отзыве драгун, это спасло бы многие жизни.

Но той зимой Софоний разругался с братией, написавшей на него жалобу в Священный Синод. «За своею древностию и скорбию церковного служения отправлять монастырских и вотчинных дел не токмо править, но и говорить, не точию по-русски, но и по-гречески не может», — сообщали монахи. В общем, архимандриту за его скорбию было не до крестьян, и судьба восстания оказалась предрешена. Это понимали все, но русский бунт безумен по определению. И восставших не смущало то обстоятельство, что полагаться они могли только на собственную отвагу, да на Господа.