Проклятие Синь-камня: книжка о потерянной любви

— Милостивый Святоша, Христом Богом молю тебя — поможи, — затараторила незваная гостья. — Прошу не за себя, а за болезную дочку свою, дурёху Авдотью. Обварила глупая девка лицо в кипятке, неведомо как. А теперь — взгляни на неё сам. Кто её такую замуж возьмет? Сгубила по детской шалости жизнь свою, да и нашу тоже. Излечи единственного нашего ребёночка, блаженный юноша, сотвори чудо. А не то ей одна дорога — в монастырь, а нам с отцом — в петлю.

Тетёшка зло подтолкнула девочку к свету, который исходил из небольшого проёма под потолком. Хромой целитель, не успевший вставить ни слова, взглянул на обожжённое лицо. Вся авдотьина щека была красной и словно изжёванной. Знавший в ожогах толк бывший ученик кузнеца подумал, что дело и впрямь худо. Со временем краснота и воспаление могут уйти. Но вот бугры и прожилки станут производить отталкивающее впечатление на любого, кто взглянет на несчастную. Вслух Мартин сказал:

— Уважаемая, не знаю, откуда вы взяли, что я способен творить чудеса? Всё, что я могу сделать сейчас — это лишь попросить Господа благословить ваше чадо, и молиться за её здоровье. Мой вам совет — смиритесь с божьим промыслом, и живите так, словно ничего не случилось. Многие люди довольны судьбой и с худшими язвами. Главное, что девочка жива, а красота в женщине — не самое первостепенное.

— Но мне же говорили о волшебном даре… — возмутилась тётушка и вскочила с колен. — Ладно, благословляйте, раз мы пришли. А потом мы поспешим. Надо разобраться с кое-какими лжецами.

Мартин подошёл к Авдотье, прочёл короткую молитву и осенил её лицо знамением. Когда он совершал это, прямо в троеперстии пробежали искорки.

— Как, дар ещё со мной? — испугался знахарь. — Значит, Синь-камень не принял его назад? Значит Геля опять в опасности? Ведь цареубийцы обязательно найдут меня, и снова будут запугивать её мучениями. И мне ведь не скрыть от них правды о своём таланте. Надо срочно выбираться из каземата и ехать в Питербурх. Я не успокоюсь, пока любимая не окажется в том месте, где её не смогут преследовать. И зачем я позволил Изоту ковыряться в своей голове?

Пока мелькали эти мысли, искорки разгорелись, а на искалеченное лицо девочки упала нежная радуга. Она гладила шрамы и следы от волдырей, и те выпрямлялись сами и себе. Вскоре на щеке осталось только розовое пятно, а все неровности исчезли. Мартин, наконец, обратил внимание на то, что творит, и отдернул руку.

— Великий Боже, — только и сумел он выдавить вслух.

Сказать, что тётушка была поражена, это не сказать ничего. Её глаза переместились даже не на лоб — на макушку. Она снова упала на колени — уже не разбирая куда. Она плакала от счастья. Она целовала край рубахи спасителя своего чада. Мартин с большим трудом вырвался из её объятий, уткнулся лицом в стену и попросил:

— Прошу вас, оставьте меня. Я очень устал.

Глава восемнадцатая. Евдокия

Ноября 22 дня 1729 года, луг близ Знаменской церкви Переславля Залесского

Фундамент любой православной души — вера, надежда и любовь. Именно эти три слова следовало бы водрузить на государственные штандарты, а не то, что там обычно пишут. Но может ли душа оставаться здоровой без любого из этих свойств? Ведь одно из них проистекает из другого, и вместе они неразрывно связаны. И ещё соединены одной великой силой — состраданием.

Милосердие и неравнодушие — это не то, когда ты в каждой бочке затычка. Данная материя значительно проще и сложнее одновременно — когда ты способен сопереживать ближнему. Когда можешь вершить самое нужное, не рассчитывая на почести. Умереть за правду, поцеловать спящего ребенка, почесать за ухом кота. Сострадание — главная доблесть русского человека. А остальное — вздор.

Мартин снова не контролировал свой дар. Точнее, его способности больше не отзывались на радость и гнев. Яркие чувства словно притупились, и юноша не знал, вернутся ли они когда-нибудь к нему вновь. Зато внутри полыхал костёр сострадания. И с ним целитель был способен на многое. Единственное, в чём он нуждался в новом своём положении — так это в тишине. А до неё было очень и очень далеко.

На следующее утро после излечения обварившейся девочки у башни каземата собралась толпа градских людей с полста человек и потребовала «допустить их к святому». А ежели не допустят, то они разнесут здесь всё, а воеводский дом — подпалят. Это был ещё не бунт, но уже прямое неповиновение властям. Поднятая по тревоге команда из гарнизона разогнала толпу. А некоторых самых буйных — высекла без суда и следствия прямо на торгу. Беспорядки были раздавлены на корню. Но в ближайшем будущем это всё равно не сулило ничего хорошего.