Проклятие свитера для бойфренда

Не помню, что я ответила. Что-то бессвязное и неожиданное, что-то про то, как он важен для меня, и я просто хотела, чтобы он видел только лучшую часть меня. И даже тогда, еще до наших ссор за самолюбие и секс, до его разочарования в попытках объяснить мне, чего хочет он, и меня – не способную дать ему то, чего он хочет, до того года, который мы провели, свернувшись клубочком рядом с потными телами друг друга, и до тех шести месяцев, когда мы спали спина к спине, я была напугана, что ветер подует не в ту сторону, и он опять уйдет. Я никогда не переставала бояться. Мой страх проявлялся как ревность, как паранойя, как злость и нытье, и все прочее, кроме того, чем он являлся на самом деле.

И я ничего не знаю о химии мозга, но я точно знаю, что это не выпивка, которая портит именно этот момент сейчас, а не все те годы между. Я никогда так не открывалась перед другим человеком, помятое, оплеванное ничтожество, просящее-умоляющее-требующее, чтобы его любили в ответ. Что-то во мне (может быть, все во мне) захлопнулось, непривычное к такой незапланированной потере контроля.

Что бы я ни сказала тогда, когда мы проснулись на следующее утро, он был моим бойфрендом. Мы были собой.

На протяжении наших отношений я потратила уйму энергии, изготавливая и собирая тотемы. Я сделала для Сэма вышивку, которая гласила «БЛЕВАТЬ», и чувствовала прилив собственничества каждый раз, когда я видела эту вышивку в его спальне; точно так я себя чувствовала, когда он выходил из-за угла в вязаной шапочке, которую я ему подарила.

Я собирала и хранила все наши поцелуи и «люблю-тебя», перечитывала SMSки и сообщения в электронной почте, пока я почти не выучила их наизусть. На немногочисленных фотографиях, где мы вместе, я внимательно изучала наши лица в поисках доказательств того, что мы настоящие.

Любовь может дать цель и способ ее достижения. Она может дать контекст и, следовательно, лучшее понимание себя: вот кто я есть, потому что вот кто он есть. Посмотри, что мы сделали вместе. Посмотри, как далеко мы зашли, какие планы мы построили, каковы ключи, которыми мы обменялись. Надежда, которую я могла удержать. Я никак не могла выкинуть из головы эту странноватую сказочную мысль о том, что если бы только Сэм мог подлатать несколько дыр, он смог бы полюбить меня целиком и навечно, как я и хотела, что, в свою очередь, исправило бы мои прорехи.

Сейчас те полтора года вместе для меня как в тумане, совсем иначе, чем тот первый ужасный вечер. Больше похоже на воспоминание о стране, где я была еще ребенком, или на пелену смутных ощущений с вкраплениями отдельных отчетливых моментов: первый раз, когда мы сказали друг другу «я люблю тебя» на праздничном корпоративе на моей работе; танцы в гостиной у него дома, когда он критиковал песни группы Fleetwood Mac,[37] звучавшие из проигрывателя его соседа по комнате; ссора в доме друга моей семьи, где мы заботились об очень старом коте и относительно молодой собаке… Мы постоянно играли в семью с домашними животными других людей.

Я не помню ни начало наших ссор, ни их причины – несколько неосторожных слов, планы, поменявшиеся в последнюю минуту, – только то, чем все это закончилось. Я была настолько убеждена, что малейший его жест означает желание уйти от меня, что он не любит меня так, как я хочу, так, как я считала, что мне нужно; так, чтобы я, наконец, смогла отдохнуть.

Конечно же, я никогда не говорила об этом, ни вслух, ни самой себе; конечно же, то, чего хотела я, было невозможно, и на самом деле это вовсе не было то, чего я хотела. Я просто была напугана, потому что я не знала, что произойдет, если мне вдруг придется покинуть это уютное крошечное местечко, которое я помогала выстраивать вместе с ним. Я не знала, куда еще идти.

Но как бы я ни цеплялась, – я уверена, отчасти из-за этого, – мы двигались с разной скоростью и в разных направлениях. Все те же повторяющиеся ссоры и разочарования подточили камень, и затем в один вечер бесформенная боль вдруг вылилась в одно удивительно твердое решение. Эту часть я хорошо помню.

Был воскресный вечер. Я вернулась в Бруклин после поездки к семье на День благодарения. Мы поссорились, в который раз, через SMSки, строчки которых были насколько знакомы, словно мы отрепетировали их заранее. Сэм пришел ко мне домой. Мы ели спагетти карбонара на крошечной кухне и решили, что пора попрощаться, а потом он ушел.

Весь следующий год после Сэма я не знала, как быть. Моя грусть по поводу его потери вновь граничила с чувством облегчения – больше не будет ссор, не будет надежды, переходящей в страх. Я могла просто жить здесь и сейчас, в этом спокойном месте, где мне не нужно было больше тянуть лямку, не нужно гадать о том, чего же хочет кто-то, а не я. Не нужно пытаться выяснять, чего кто-то, кто на самом деле я, действительно хочет.

Первый месяц в одиночестве был уютен; на улице было так холодно, что было абсолютно нечем заняться, оставалось только закупориться в своей квартирке и время от времени просить Оду переночевать у меня.