Проклятие Вероники

– Огнестрельное ранение, пуля застряла у печени. Нужна операция, – сказал Сергей Алексеевич. – Операцию будем делать в моем госпитале, иначе нельзя.

И мы отправились в госпиталь. По дороге я просила, чтобы выполнили просьбу Клыкова и не сообщали в милицию о его ранении, а больше ничего объяснить не могла.

– У парня есть оружие? – спросил Сергей Алексеевич.

– Нет, – уверенно ответила Лиля Алексеевна. – Он не верит в оружие.

– Теперь уже верит, – как бы про себя сказал хирург.

Операция длилась три часа.

Джон

– Операция длилась три часа, – сказала мама.

Я видел ее и не видел. В принципе, я все помнил и знал, что был ранен, что меня оперировали. И даже то, что в милицию о моем ранении не сообщат – тоже знал. Это мама уже рассказала. Но все равно сознание у меня было дискретное – я то проваливался в сон, то… Нет, другое ощущение я не могу описать. Это было воспоминание о Веронике. Оно было хуже, чем пулевое ранение.

– Мам, а ты как сюда попала? – это я снова выплыл из очередного провала.

Она стала рассказывать про Катю. Ну, да. Катя, просто Катя. Это я на ее машину приземлился. Сильно, наверное, помял.

– Катя мне все рассказала о вас, – невинно сообщила мне мама. – Так это с тобой случилось из-за гродинских самоубийств? Сначала на Катю покушались, потому что она жена покончившего с собой архитектора, а теперь – на тебя? Из-за того, что ты был мужем Ксюши?

– Нет…

Мама, пристально смотревшая на мое лицо, вдруг с ужасом спросила:

– Что это с тобой? Ты… плачешь?..

Я закрыл глаза.

Катя

Я закрыла глаза.

Так устала из-за этого Футболиста, что просто с ног валилась! И ведь неясно, что с ним произошло. Он только сказал Лиле Семеновне, что ранение никакого отношения к самоубийцам не имеет. К Джону пустили только его маму, но тут я не в обиде – мы, ведь, едва знакомы.

Надо бы поспать. Если операция прошла удачно, то Джона привезут в мой дом завтра. Сергей Алексеевич не может его долго держать в своем госпитале. А домой его везти, оказывается, опасно. Он сказал маме, что его будут искать. И у Лили Семеновны он не будет в безопасности. Первое же место, куда сунутся те, кого опасался Джон – это дом его матери. А кого опасался Джон?

Но я не против его присутствия, а если Лиля Семеновна захочет жить здесь и за сыном ухаживать – даже буду рада. Мне приятно ее общество. А если ей трудно будет, я помогу. Долг чести, если кто понимает…

Не успела я задремать, как мой телефон затренькал. “Игорь-автослесарь”:

– Что с Клыком?

Оказалось, что о ранении друга он узнал от Лили Семеновны. Она сама ему позвонила, но сказала всего два слова, потому что от Джона отходить далеко боялась, а в отделении реанимации телефонами пользоваться запрещали. Она и перекинула на меня все стрелки.

– А что с его машиной? – задал второй вопрос Игорь.

Про машину-то мы все забыли! К счастью, этот парень, автослесарь, взял все на себя:

– Я пробью по своим каналам… Но все равно надо написать заявление о том, что УАЗ украли. Мало ли чего преступники, напавшие на Джона, совершат с помощью его машины. Скажите об этом тете Лиле.

Я хотела сказать, что уверена – не преступники машину Клыкова угнали, но не успела. Игорь повесил трубку.

…На следующий день моего ангела-хранителя привезли в мой дом. Я подготовила ему вторую спальню. К сожалению, на две спальни приходилась только одна ванная, смежная с обеими комнатами, и я перетащила свои средства гигиены в ванную на первом этаже.

Тут я задумалась – не слишком ли я добрая?

А, глядя на бледное лицо Джона, на Лилю Семеновну, кусавшую кулачок, я успокоилась. Они тут пробудут далеко не всю жизнь. Как-то эта эпопея завершится и все вернется на свои места. Я буду выпускать свой журнал, звездить на презентациях, покупать наряды для вечеринок в дорогих местечках и отдыхать за границей. А Джон уйдет в свою жизнь, уж и не знаю, в какую именно. Мы будем перезваниваться с Лилей Семеновной, вспоминая это лето. Рано или поздно так и будет.

Джон почти все время спал, как младенец. Первую неделю каждый день, а потом только раз в неделю к нам приезжал Сергей Алексеевич. Он осматривал Джона и потом пил с нами чай. С нами, то есть, с Лилей Семеновной, Сан Санычем и со мной. Прогнозы по поводу здоровья Джона доктор давал положительные, его беспокоило только то, что пациент уж больно кислый.

И это была правда – он был подавлен и совсем не говорил. Даже с мамой, а ведь, как я поняла, они были очень близки. Джон лишь повторил, что дома его уже ждут, и попросил Сан Саныча, которого, оказывается хорошо знал, связаться с одним человеком. Тот человек должен был заплатить Джону за работу. Этими деньгами Клыков хотел расплатиться за лечение. Все стали говорить, чтобы он не парился, что все и без него будет оплачено, а Сергей Алексеевич сказал, что он денег за операцию не возьмет. Тем более, что случай был интересный. Но тут Джон закрыл глаза, и все смолкли.