Проклятие

Догадываетесь, представляете? православная Марина поднялась с пола, стоит голой, вызверилась на родную мать, заверещала гундосым, голосящим дурным порося, который, о, подлец! о, прозрение! не опираясь на книжную премудрость, предузнал намерения хозяина, готов биться об заклад, что его интуиция безошибочна относительно судьбоносности момента, что его собираются резать, и никак ему не втолкуешь, что предназначение поросенка в том и состоит, чтобы пойти на отбивные котлеты; взрыв бомбы. Марина превратилась в сущую волчицу ада, тот еще изверг, Люцифер сорвался с цепи, семейное, наследственное, вся в мать, бойцовый темперамент, воительница, украсила нутряной, отвратительный, искренний крик дурными, хульными, грязными, отборными и предпоследними словами, брызгала слюной, изрыгала экспрессивную брань, а смысл всего сводился к одному: не твое, мамаша, дело! подавись, падаль, своей позорной, большевистской пенсией, не нуждаемся в твоей помощи! в удивительных, голубых глазах Марины плясало зеленое, русалочье пламя: она выгнала мать из философских Березняков, хлестнула пронзительным по самые плечи хлыстом истерики, вошь ты тифозная, язва сибирская, акт третий! вали отсюда! вон! Чтобы духа твоего здесь не было!

Ой-ай! Так с матерью на Святой Руси не разговаривают, даже когда ты с этого самого, надменного сорвалась: заповедь требует чтить (Ис. 19, 12) отца и мать, не гнать взашей не потому, что они замечательные, а просто, хоть ты тресни, почитать; впрочем — на Руси всё бывает и было; бывает и пьяный блевает, здоровая реакция организма на его отравление. А то! Частенько мы громко несдержанны на язык, раздражительны, несем сгоряча черт знает, бывает, с кем не бывает.

Вникаем, вдумываемся, опять проклятия, дочь проклинает мать, семейка, опять гены! Хоть ты тресни, ничем другим не объяснишь. И вот — роковое продолжение дурной, черной драмы. Слово дочери на этот раз, как страшный меч, пронзило душу безумной, несчастной матери, как ни странно, насморк разом прошел, как рукой сняло, и хитрых лекарств не надо, она не замечает, что перестала шмыгать носом, она, сокрушенная сердцем, выскочила, как ошпаренная, в безнадежно стрессовом состоянии покатилась колбаской вон. Занималась тьма, той неприятной осенью очень обижались на непогоду, бабьего лета вовсе не было, а в этот бесславный вечер погода выдалась на редкость непроглядно и безнадежно паскудная, самая что ни на есть гнусная, ветер выл, старался, саднил, подхлестывал и метался, беспросветно, тоталитарно, пьяно, того гляди начнется подлый, жуткий дождина; ближе к автобусу бодрого стрекача дала наша Анна Ильинична, всё бегом да на больных, ватных ногах, чешет, их не чувствуя, несется, как молодая, гнала себя, на хороший аллюр перешла, Москва—Воронеж, скорость развила, как если бы не бесконечно обожаемая дочь, свет ее глаз, а она сама сорвалась с этого самого, надменного, вывихнутого, в котором, как известно, есть кость, сорвешься, покатишься, полетишь еще как, когда только что видела мистерию, мерзкую, отвратительную, жуткую, когда тебя отфутболят злобно и за дело, впечатление глубокое, надо думать, в ушах гремят проклятия Марины, ватные ноги истово будут сверкать летящий галоп, чуть автобусную остановку не пролетела, заблудилась кругаля лишнего дала; автобус, дальше электричка, вот и Москва, почему-то сначала она рванулась не к себе, не в престижную, распрекрасную двухкомнатную квартиру, что на улице Чкалова, славное местожительство (по стандартам того времени), тепло, светло и мухи не кусают, а к нам, на Кухню, стремилась и неостуженной примчалась, впрочем, всё понятно, надо высказаться, требуется. Мы проявили слепоту, оказались не на высоте, хотя видели, что несчастной плохо, она в прострации, в сомнамбулическом самозабвении, она уже десятый раз подряд сбивается, рассказывает одно и то же, повторяет, как заклинание, описывает во всех красках то, чему оказалась невольной свидетельницей…

(ее рассказ дышал достоверностью — еще одно основание для реконструкции астралов, имевших место в Березняках, согласитесь, трудно допустить, что бешеное кружение на пятке причудилось, во сне приснилось безумной старухе или то была просто-напросто художественная гипербола, содержащая злобную клевету на любимую дочь, впавшую ненароком в ненавистное православие; единственное, что нас весьма сильно смущало и делало нарисованную картину недостаточно справедливой, так это ее явная тенденциозность — соль в том, что все это смахивало на тривиальные, стандартные, стереотипные обвинения, которыми ортодоксальное сознание награждает большинство религиозных сект, инкриминируя им половую распущенность, половые извращения и всякие чудовищные изуверства.)

…говорит, говорит, как заведенная, заговаривается, заикаться начала, зациклилась на одном и том же, остановившийся взгляд, словно кость в глазу, тяжелый случай; ушла от нас, мы облегченно, свободно вздохнули, тяжело иметь дело с душевно больной, успеет ли на последнее метро? Успела.