Проклятое сердце (ЛП)

Мы разгорячены танцами. Разгорячены эмоциями и желанием. Он немного вспотел. И от этого он пахнет еще лучше. Я на секунду прекращаю целовать его, чтобы облизнуть его шею, ощущая вкус соли и его личного аромата.

Я сжимаю мочку его уха зубами и прикусываю. Данте рычит, поворачивая голову, чтобы пососать мою шею.

Я никогда не видела такого человека, как Данте. Никогда не чувствовала такой грубой силы и мощи.

Какая-то первобытная часть моего мозга говорит мне, что он мне НУЖЕН. Мне нужно, чтобы он был внутри меня, даже глубже, чем сейчас.

— Сильнее, — стону я ему на ухо.

Данте полностью погружает свой член в меня. Я чувствую, как изгибается его спина, как работают его мышцы. Это сводит меня с ума от возбуждения.

Его толстые руки полностью обвиваются вокруг меня. Он сжимает меня так крепко, что я боюсь, что он сломает мне ребра, сломает позвоночник. И все же я хочу большего.

— Сильнее, Данте, пожалуйста!

Со звериным ревом он извергается внутри меня. Я чувствую пульсацию за пульсацией того, чего я так жаждала, — густой, горячей жидкости.

Я тоже кончаю. Я даже не знала, что собираюсь это сделать. Но психологическое возбуждение от того, что он кончает внутри меня, подтолкнуло меня к краю. Оргазм исходит глубоко-глубоко внутри — из того маленького чувствительного местечка, которое может чувствовать подергивание его члена, вытекающую из него жидкость.

Я сжимаюсь, сокрушаюсь и кончаю так же, как и он, закрыв глаза и уткнувшись лицом в его шею.

Затем все кончено, и он выходит из меня, теплая жидкость стекает по внутренней стороне моего бедра.

Без его члена, заполняющего это пространство, я чувствую пустоту и холод внутри. Я не смею смотреть на тот беспорядок, который мы устроили. Я просто опускаю юбку.

Данте тяжело дышит, теперь он выглядит не таким диким, но и не совсем спокойным.

Он снова целует меня, на этот раз медленно и глубоко.

— Ты в порядке? — спрашивает он меня.

— Да, — говорю я, тоже тяжело дыша.

— Было слишком больно?

— Немного. Не слишком сильно.

Я целую его, пробуя возбуждение в его дыхании. Каждый выдох влажный и теплый, но еще более быстрый, чем обычно.

— Я люблю тебя, Симона, — говорит он, впиваясь в меня своими темными глазами. — Я знаю, что прошел всего месяц…

— Я тоже тебя люблю, — быстро говорю я ему. — Мне все равно, сколько времени прошло. Эта вещь между нами…

— Это ненормально, — говорит Данте. — Я люблю тебя так… как будто я могу уничтожить все, что попытается встать между нами. Как будто я могу сжечь весь мир, если придется.

Его глаза не отрываются от моих. Я не могу отвести взгляд. Я не хочу отводить взгляд. Я хочу только кивнуть.

— Я знаю, — говорю я.

— Я хочу тебя. Больше ничего, — говорит он.

— У тебя есть я. Вся я.

— Обещай мне, Симона.

— Я твоя. До того дня, когда я умру.

Он улыбается и прижимается своими тяжелыми губами к моим.

— Я хочу тебя дольше, чем это, — рычит он.

Меня никогда не воспитывали так, чтобы я влюбилась таким образом. Без причины или выбора. Только дикая, интенсивная одержимость.

Я никогда не хотела, чтобы это произошло.

Но теперь, когда это случилось, никуда не деться.

Я принадлежу Данте. И он принадлежит мне.

10. Данте

Это лето было лучшим в моей жизни. Я влюбился в первый раз. Единственный раз.

Симона — само совершенство в моих глазах.

Она прекрасная мечтательница. Я никогда не был способен видеть вещи так, как она. Она всегда указывает на цвета вещей, текстуры, формы.

— Посмотри на эти завитки, пробегающие вон по тем облакам — они напоминают мне текстуру дерева, тебе так не кажется?

— Посмотри, как здания освещены сбоку. Стекло выглядит как золото.

— Ты чувствуешь этот запах? Это дамасские розы. Некоторые люди думают, что они пахнут чайными листьями…

— О, потрогай этот камень, Данте! Если закрыть глаза, то можно подумать, что это мыло…

Мы становимся все более смелыми, путешествуя вместе по всему городу, потому что я хочу показать Симоне все мои любимые места. Она пробыла здесь не так долго, как я.

Я отвожу ее на Мыс Пойнт, в Ботанический сад, в Коридор искусств, чтобы посмотреть на все фрески, нарисованные вдоль стен.

Я даже беру ее на выставку старых голливудских костюмов 1930-х и 40-х годов. Симоне нравится это больше всего на свете. Она сходит с ума по зеленому платью из «Унесенных ветром», которое, по-видимому, сшито из штор — я не смотрел этот фильм. Я узнаю рубиновые тапочки из «Волшебника страны Оз» — одну из нескольких пар, созданных для фильма, судя по маленькой табличке рядом с витриной.

Глядя на ее волнение по поводу одежды, я говорю ей:

— Ты должна принять предложение Парсонса. Ты должна пойти туда учиться.

Симона останавливается возле витрины с верхней одеждой из «Касабланки».

— Если я так и сделаю? — говорит она, не глядя на меня. — Что будет с нами?

Я стою прямо за ней, почти достаточно близко, чтобы коснуться изгиба ее бедра. Я вижу край ее лица, ее ресницы, лежащие на щеке, когда она смотрит в пол.

— Я мог бы навещать тебя, — говорю я. — Или я мог бы переехать в Нью-Йорк… на Манхэттене много итальянцев. У меня там двоюродные братья, дяди…

Симона оборачивается, лицо ее сияет.